Гардеробная Эмми находится в противоположном конце коридора, в угловой комнате с окнами, выходящими и на Ринг, прямо на Вотивкирхе, и на Шоттенгассе. Там стоит красивый стол в стиле Людовика XVI — свадебный подарок Жюля и Фанни, — с его слегка изогнутыми ножками с орнаментами, покрытыми позолотной бронзой, заканчивающимися позолоченными копытцами, и с выдвижными ящиками, выстланными мягкой кожей, где Эмми хранит писчую бумагу и письма, обвязанные лентами. Еще там есть зеркало в полный рост, с боковыми створками на петлях, чтобы, одеваясь, можно было оглядеть себя со всех сторон. Есть здесь и туалетный столик, и рукомойник со стеклянной чашей с серебряным краем, и парный к ней стеклянный кувшин с серебряной крышкой.

И вот здесь-то мы и обнаруживаем черный лакированный шкаф-витрину (высотой с высокого человека, как вспоминал Игги) с покрытыми зеленым бархатом полками. Эмми поместила эту витрину с ее зеркальной стенкой и всеми 264 нэцке, подаренными Шарлем, в свою гардеробную. Вот куда попал мой пятнистый волк!

С одной стороны, это вполне понятно, с другой — совершенно непонятно. Кто же заходит в гардеробную? Ведь едва ли здесь место для светского общения, и уж точно это не похоже на гостиную. А раз самшитовые черепашки и хурма, и растрескавшаяся купальщица из слоновой кости хранятся здесь, на этих зеленых полках, то это значит, что они не вызывают никаких вопросов у гостей, приходящих на званые вечера Эмми. И Виктору не приходится даже мимоходом о них упоминать. Быть может, витрина попала сюда, потому что смущала хозяев?

Или решение убрать нэцке подальше от посторонних глаз, от всей этой помпезной макартовщины было намеренным? Или Эмми решила поставить нэцке в одну комнату, которая принадлежала только ей, потому что они очень заинтриговали ее? Может быть, ей хотелось уберечь их от деспотического влияния Рингштрассештиля? На этом «плац-параде», где тон задавала позолоченная мебель с бронзовыми украшениями, немного было таких предметов, которые хотелось постоянно видеть рядом. А нэцке — это довольно укромные предметы для укромной комнаты. Может быть, Эмми хотелось иметь под рукой нечто такое, к чему просто — да и буквально — не приложил руку ее свекор Игнац? Немного парижского шарма?

Это ее комната. Здесь она проводила много времени. Эмми переодевалась три раза в день, иногда чаще. Надевая шляпку, чтобы отправиться на бега, нужно было приколоть множество мелких локонов, один за другим, к внутренней стороне широких шляпных полей: на это уходило сорок минут. На то, чтобы надеть длинное вышитое бальное платье с гусарским доломаном с его сложными шнурами, уходила целая вечность. Эмми наряжалась на званые вечера, перед выходом за покупками, к ужину, для визитов, для верховой езды в Пратере и для балов. Каждый час, проведенный в этой комнате, означал выбор корсета, платья, перчаток и шляпы для определенного дня, сбрасывание одной своей личины и зашнуровывание в другую. В некоторые платья ее нужно зашивать: Анна, стоя на коленях, достает из кармана передника нитку, иголку и наперсток. У Эмми есть меха, наряды с соболиной оторочкой. На одной фотографии у нее на шее песец, а на другой — почти двухметровый медвежий палантин поверх платья. Целый час мог уйти на выбор перчаток.

Зима 1906 года. Эмми на венской улице разговаривает с эрцгерцогом. Оба улыбаются, она протягивает ему букетик примул. На ней костюм в тонкую полоску: трапециевидная юбка с широкой полосой поперечного рисунка внизу и облегающий короткий («зуавский») жакет из той же ткани. Это прогулочный костюм. Чтобы одеться вот так для прогулки по Херренгассе, нужно потратить полтора часа: панталоны, сорочка из тонкого батиста или крепдешина, корсет, чулки, подвязки, сапоги на застежках, юбка с крючками на планке, затем блузка или шемизетка с гладкими рукавами, со стоячим воротничком и кружевным жабо, затем жакет с декоративным передом, затем маленький кошелек — ридикюль, — висящий на цепочке, украшения, меховая шапка с бантом из полосатой тафты, перекликающейся с тканью костюма, белые перчатки, цветы. И — никаких духов: Эмми никогда не душится.

Витрина в гардеробной как безмолвный часовой присутствует при ритуале, который совершался дважды в год, весной и осенью: это ритуал выбора нарядов для предстоящего сезона. Дамы не ходили сами к портным, чтобы рассматривать новые модели: эти модели приносили к ним домой. Хозяин ателье ездил в Париж и выбирал там одежду, которую затем доставляли к Эмми в нескольких огромных коробках, в сопровождении пожилого седого господина в черном костюме, герра Шустера. Эти коробки ставили в коридоре, и он усаживался рядом с ними; затем Анна вносила коробки в гардеробную, одну за другой. Когда Эмми одевалась, герра Шустера приглашали высказать свое суждение. «Разумеется, он одобрял любой наряд, но когда он чувствовал, что мама склоняется к одному из них настолько, что желает примерить его снова, он приходил в экстаз и говорил, что это платье ‘просто взывает к баронессе’». Дети, ждавшие этого момента, мчались в детскую, заливаясь истерическими воплями.

Сохранилась фотография Эмми, сделанная в гостиной вскоре после того, как она вышла замуж за Виктора. Должно быть, она уже беременна Элизабет, но это совсем незаметно. Она наряжена Марией-Антуанеттой: укороченный спереди жакет поверх длинной белой юбки, намеренное сочетание строгости и небрежности. Кудряшки отражают моду, какой та была весной 1900 года. «В прическе меньше жесткости, чем раньше; челки под запретом. Волосы вначале завиваются крупными волнами, затем зачесываются назад и закручиваются умеренно высокими кольцами… локонам позволяется ниспадать на лоб, сохраняя свои естественные кольца», — пишет журналист той поры. На Эмми черная шляпа с перьями. Одну руку она положила на французский комод с мраморной столешницей, а в другой держит трость. Должно быть, она только что вышла из гардеробной и собирается отправляться на очередной бал. Она смотрит прямо на меня, прекрасно сознавая, что выглядит великолепно.

У Эмми имеются поклонники (много поклонников, по словам моего двоюродного дедушки Игги), и для нее одеваться ради других — такое же удовольствие, как и раздеваться. С самого начала замужней жизни у нее появляются любовники.

В Вене это не редкость. Здесь все немного иначе, чем в Париже. Вена — город, где в ресторанах есть chambres séparées[52], где можно есть и одновременно соблазнять, как у Шницлера в «Хороводе» (Reigen): «Отдельный кабинет в ресторане ‘У Ридхофа’. Обстановка скромного элегантного уюта. Зажжен газовый камин. На столе — остатки еды: кремовые пирожные, фрукты, сыр и т. д. Венгерское белое вино. МУЖ курит гаванскую сигару, откинувшись на спинку в углу дивана. МИЛОЕ ЮНОЕ СОЗДАНИЕ сидит в кресле рядом с ним, с явным удовольствием снимая ложечкой взбитые сливки с пирожного». В Вене на рубеже веков существует целый культ süße Mädel[53]— «простых девушек, которые жили ради флирта с молодыми людьми из хороших домов». Кругом отчаянно флиртуют. В 1911 году пользуется бешеным успехом новая опера Штрауса «Кавалер розы» (на либретто Гофмансталя), где действующие лица, к потехе публики, одинаково легко меняются костюмами, любовниками и шляпками. У Шницлера возникают трудности, сознается он в дневнике, в котором описывает свои интимные встречи: не справляется с запросами двух своих любовниц.