Виталий никак не мог решить. Вернее, решил: вернётся с войны, тогда и скажет ей всё, а она пусть отвечает, хочет с ним дальше или нет.

В Чечне на отдыхе между боевыми выходами, он несколько раз принимался писать ей письмо, но, не зная, что же рассказать на замусоленном листочке в клеточку, ни одного сочинения о своей первой и единственной любви так ни разу и не закончил. В свободные минуты Виталий боялся вынуть из кармана фотокарточку Марины да взглянуть на неё. Казалось, если достанет и посмотрит, то девушка сразу же окажется рядом с ним в ротной палатке и начнёт задавать вопросы, ответить на которые он не сумеет. Однако порою Виталий всё же набирался смелости и неотрывно смотрел на фото, тщетно пытаясь понять, любит или нет? Он её, а она – его? Да и Марина рядом не появлялась и ни о чём его не спрашивала. И в такие самые мучительные для него мгновения, Виталию становилось ясно, девушка о нём и не вспоминает. Но чего он ждал, уехав в неизвестность тайком? А с другого боку, что он должен был ей сказать, уезжая? Чего такого пообещать, если не знал, вернётся ли и не понимал, а есть ли между ними то чувство, от коего люди способны на любое безрассудство?

Но вот пришёл час окончания войны, и он вернулся. Живым. И теперь он больше кого-либо другого имеет право любить. И Виталий ехал по родному городу в колонне да с то угасающей, а то оживающей надеждой выглядывал из кабины Урала. А вдруг и она, Марина, здесь. Среди вот этих вот девчонок и женщин по обочинам, что плача от одновременных радости, горя и жалости, счастливо шепчут, повторяя написанное на бортах огромных военных машин: "Прощай Чечня" да бросают под колёса охапки цветов. Да, Марина точно здесь, просто он её в толпе не видит. Много хороших людей вышло их встречать – от повальной безработицы и повсеместной невыплаты зарплат, половина городка, если не весь, служат и работают в дивизии. Не сам кто-то, то обязательно родственник или товарищ. Дивизия, по сути, и была всем этим городком. И Марина, верное слово, приходила к КПП, спрашивала о нём, а ей, разумеется, сказали, что он уехал в Чечню. И всё это время девушка верно его ждала. А не писала потому что не знала толком, куда. Да, и никто не знал.

Поначалу дивизии предстояло бить бандитов в Дагестане, вместе с остальными частями, принявшими на себя первый удар хаттабовцев, но уже в пути следования её внезапно перекинули в Кизляр близ Моздока, где до самого последнего дня необычайно тёплого и сухого для сибиряков октября торчали в резерве. И лишь в ноябре, растянувшись на много – много километров от Осетинской границы, походным порядком выдвинулась к северным окраинам Грозного, где и проторчали в холодных окопах половину зимы на Терском хребте под еженощным снайперским огнём чехов. Никто не знал, чем закончится блокада чеченской столицы, но боевики в итоге из города ушли и попали в жуткую ловушку. Война – кто кого обманет, тот и победил в сражении. Честность на современной войне – это для книжек. А дальше были Гудермес, Аргун, Шали и Сержень-Юрт. И везде в гвардейцев стреляли, а они отвечали. Война – и где уж тут письмам доходить до солдат. Прямо как в той песне. То, что другие бойцы почту получали исправно, Виталия не смущало. Ровно до тех пор, пока колонна не вернулась в часть.

Его одного не встречали. Его одного не ждали. О нём все давно забыли.

Тщательно проверив комнату хранения оружия и сверив все номера автоматов да трижды пересчитав ящики с патронами и гранатами, Виталий провёл ленивую поверку личного состава. Скомандовав «отбой», он приказал дежурному по роте, строго следить за порядком в расположении и ушёл-таки в самоволку. Через знакомую ещё с довоенных времён дыру в заборе на дивизионном хоздворе. Контрактник, а как срочник, но ему даже понравилось. Он быстро шагал по улицам обезлюдившего ночью, и что самое небывалое, целого города да постоянно оглядывался, прислушивался. Знал, его не остановят, но так ему было привычнее. Словно и не было полутора лет войны, а его самого только вчера призвали во солдаты. И всю дорогу до дома думать именно так ему было спокойнее и радостнее, пока он не подошёл к кирпичной четырёхэтажке, где в правом окне третьего её подъезда горел свет.

От волнения Виталий не сразу нащупал в карманах бушлата пачку папирос. Трясущимися руками прикурил, но тут же выбросил окурок и, громко хлопнув дверью подъезда, через две ступеньки взбежал на последний этаж. Свет горит в кухне. Мама знает, что он вернулся и ждёт его. Наготовила всякого вкусного. И Марина, ясное дело, в гостях у неё. Тоже ждёт, волнуется, почему так долго нет любимого – война-то кончилась, дивизия вернулась, потеряв за всю командировку под сотню лучших своих солдат и офицеров.

Не думая о том, что никогда не говорил Марине свой адрес, Виталий одёрнул форму, поправил шапку и сначала тихонько, а потом громче и ещё громче постучал в обитую облезшим дерматином дверь. И открыли ему сразу. Соседи. Заспанная Антонина Фёдоровна – бывшая учитель химии у Виталия, безразлично взглянула на него.

– Стучи, стучи. Дома она, я видела. С возвращением тебя.

– Спасибо, – всего и успел ответить Виталий уже закрывшейся двери соседей и, понимая, что пришёл зря, со всей злости дважды пнул по двери родной.

Ему опять не открыли, и он снова достал папиросы да, спустившись на пролёт к окну, задымил. Курил долго, а когда в горле нестерпимо засаднило, стал медленно спускаться вниз и вдруг услышал до боли знакомый щелчок дверных замков.

– Э, служивый… Слышь, в натуре… Ээ, брат, закурить дай…

Виталий обернулся. На пороге его квартиры стоял незнакомый ему маленький, лохматый мужик в семейных трусах и с голым торсом, сплошь исколотым синющими церквями, да ещё какой-то арестантской живописью.

– Ты кто? – поднялся Виталий обратно. – Мать где?

– Чё? Какая мать?

– Моя мать, – Виталий приблизился вплотную, посмотрел в глаза. – Хозяйка квартиры.

– Ааа, Зинка что ли? – пахнуло сильным перегаром. – Так, тама… Дрыхнет… Закурить, говорю, дай…

– На, – Виталий сунул пачку в растопыренную в готовности руку мужика и бесцеремонно шагнул через порог.

– Ээ, а ты куда в натуре? Ты кто? Стой, слышь…

Виталий не слушал и, не разуваясь, да не найдя матери в двух тёмных комнатах, нестерпимо воняющих чем-то кислым, прошёл в кухню. Да,