Сидя за столом на краю старой табуретки, она спала, уронив всклокоченную голову на опухшие руки, по которым шустро разгуливал таракан, не в силах принять решение, с какой именно из многочисленных крошек ему стоит приступить к трапезе. Водки, оставшейся на самом дне бутылки, насекомое очевидно не желало и милостиво оставляло её непутёвым хозяевам.

– Мам, – коснулся Виталий родной руки, сняв шапку да убрав её за затвердевшую от грязи занавески. На подоконник, зачем-то застеленный старыми газетами.

– Ты чё тут делаешь, а? – послышалось из-за спины и к тошнотворным ароматам непрекращающихся пьянок прибавился тяжёлый папиросный дым. – Чё ты к ней пристал, в натуре?

– Мам. Мама, это я, Виталя, сын твой. Я вернулся, мам.

– Чё? Витёк, ты что ли? – не веря в услышанное, взвизгнул мужик. – Ты откуда?

– Заткнись, я не Витёк, – процедил Виталий, не оборачиваясь и продолжая легонько тормошить мать.

– Ой, этот… Как тебя тама? Виталик, во, да, Виталик, точно, да… Ну, не обижайся ты, чё ты в натуре… Ну попутал, подумаешь…

– Сыночка, – мать, которую казалось ничем уже не разбудишь, неожиданно подняла голову, но вовсе не удивилась.

– Сыночка, сыночка, – передразнил мужик. – Ты же болтала, его это, того, в натуре… В Чечне кокнули…

– Отстань, – отмахнулась мать. – Значит, ошиблась. Не убили и хорошо…

Она встала с табурета, крепко, по-родственному, обняла Виталия и попробовала заплакать, но у неё ничего не вышло.

– Кушать хочешь, сыночка?

– Можно…

– А я щас быстро, сыночка… У меня пельмешки есть, с майонезом, с кетчупом… Всё, как ты любишь, я помню… Будешь, да?

– Буду, – согласился Виталий и грубо забрал у мужика свою пачку с папиросами. – Только, мам давай в комнате поедим, телек там включим, посмотрим, а то грязно у тебя тут. И этого пассажира, мам, давай, гони отсюда, а с утра мы с тобой тут порядок…

– Эээ, слышь, ты… Кого гони? Меня гони? Тебя гони… Оборзел, в натуре…. Ты кто такой здесь?

– Не ори, – прикрикнула мать на мужика, копошась в морозилке неимоверно тарахтящего холодильника. – Я ща быстро, сыночка, я быстро. А гнать Сеню не надо. Сеня мой муж.

– Который по счёту? – грустно ухмыльнулся Виталий. – Ладно, не суетись, мам, я в дивизии поем.

– Нет, нет, нет, – вцепилась мать в рукав бушлата, швырнув начатую пачку пельменей на стол так, что несколько вывалились на давно немытый пол, и она их тут же кинулась собирать да складывать обратно в пакет. – Ты что это, сыночка, я тебя столько ждала, а ты уже уходишь.

– А я не пойму, мам, ты меня мёртвого что ли ждала? В цинке, чтоб пенсии тебе подкинули, или живого всё-таки?

– Живого, конечно, живого, ты что такое городишь, сыночка? Глупости какие. Сене спьяну послышалось, он и болтает…

– Чё спьяну? Чё спьяну, в натуре? – возмутился новый мамин муж, самодовольно пошкрябывая нестриженными ногтями впалые брюхо и бока. – Сама же…

– Не ори! – снова потребовала мать ртом без передних зубов и принялась безуспешно стаскивать с Виталия бушлат. – Вы, сыночка, с Сеней пока проходите в комнату, проходите. Поговорите там, познакомьтесь. Он хороший, он тебе понравится. Он знаешь тоже сколько всего повидал по тюрьмам-то да по зонам?

Виталий чувствовал, лучше бы уйти, но взгляд её, маминых, таких родных, таких влюблённых в него и вместе с тем таких обеспокоенных за него серых глаз, остановил. Точно так же она смотрела на него, когда маленького купала в ванной и когда лечила от гриппа, и когда он на той табуретке, где она теперь спала, стоял у новогодней ёлки да громко взахлёб читал стихи папе – Деду Морозу.

Виталий остался и первым прошёл в совершенно пустой зал с ободранными в нескольких местах обоями и до слёз скрипучими полами. Нащупав по памяти выключатель, Виталий ненадолго зажмурился от яркого электрического света, а когда открыл глаза, телевизора на его прежнем месте, как и тумбочки из-под него, не увидел. И нигде их не было. Однако спросить, куда всё подевалось, Виталий не успел – в комнату, крепко зажав подмышкой полную бутылку водки, а в руках держа вилку с двумя вымытыми стаканами и двухлитровую банку с мутным рассолом, в котором барахтался одинокий большой огурец, по-хозяйски вошёл Сеня.

– Ты садись, садись, – указал Сеня подбородком на разложенный промятый диван, который Виталий помнил с детства, хоть со временем тот и стал совершенно неузнаваем. – Не стесняйся, чё ты в натуре… Будь, как дома, не забывай, что в гостях…

Глядя, как Сеня, поставив банку прямо на пол, ловко разливает водку из бутылки по стаканам, Виталий послушно сел.

– Ты там, в Чечне своей кем служил? – Сеня протянул Виталию стакан.

– Сначала помощником гранатомётчика, а потом, как контракт подписал, замкомвзвода назначили. А ты давно с матерью?

– Давно. Пятый месяц, – кивнул Сеня и скомандовал. – Ну, давай, за возвращение твоё, солдат, да… Прощай, Чечня, в натуре…

Пить Виталий не хотел. Нет, хотел, даже мечтал об этом и не раз видел во снах, как приходит с войны домой, где ему все искренне рады, где его ждали и где его любят и усаживают его за богато накрытый стол. Но так, как получалось на самом деле, Виталий пить не хотел.

– Ну, ты чё жмёшься, в натуре, сынок? Ты папку слушать должен. Я если с мамкой твоей живу, то папка тебе, – презрительно усмехнулся Сеня, присев на корточки подле Виталия и уже выпив, не закусывая, тут же налил в стакан снова. – Чё ты? Давай, давай, за возвращение твоё, за пацанов твоих убитых. Сам убивал?

На последний вопрос Виталий не ответил и выпил вперёд Сени.

– А я убивал, в натуре. Понял, сынок? – Сеня опрокинул вторую рюмку и, пристально посмотрев в глаза Виталия, как можно зловеще процедил. – Я убивал, слышь, сынок… Мне человеку кишки выпустить, раз плюнуть, понял?

– Понял, – Виталий, уже и в самом деле всё поняв о собеседнике, взял у него бутылку и сам налил себе в стакан до трети. – Мам, пельмешки-то скоро там?

Мать не ответила, и Виталий встал с дивана.

– А ты её ща не зови, не надо, – поднялся и Сеня. – Я ей сказал, не ходила чтоб покудова к нам… Ты вот выпей лучше ещё и со мной поговори, давай, да… По-мужицки, в натуре…

– Давай, – Виталий выпил водку большими глотками и ловко выудил из банки огурец.

Откусив сразу половину, он пережёвывал и внимал собеседнику.

– Как жить будем, сынок? Хату как делить, в натуре? Я, значит, пассажир, ты базаришь? А ты сам кто тут? Ты чё сюда припёрся?