Вторую серию он сыпанул прямо внутрь кремлевской ограды. Переглянувшись, Новиков с товарищами не спеша завернули в не слишком чистые тряпицы остатки своей трапезы, затянули шнурки вещмешков, разом поднялись.

Кружась и колыхаясь в потоках нагретого многочисленной толпой воздуха, листовки, может быть, несколько быстрее, чем следует, опускались в гущу людского моря, на плечи и головы продающих и покупающих, на мостовую, на ветки деревьев и крыши окрестных домов.

Первый листок достиг земли, и тут произошло непонятное. Гражданин в поношенной темно-серой паре и не идущей к костюму шляпе-канотье, любопытствуя, поймал спланировавшую прямо в руки бумажку, скользнул по ней без особого интереса глазами. И вдруг рот его полуоткрылся, глаза странным образом округлились…

Неуловимым движением он сунул смятый в кулаке листок в карман и метнулся вперед, расталкивая окружающих.

Листовки этот странный гражданин, через секунду потерявший свое канотье, хватал обеими руками, пихал их в карманы и за пазуху, подпрыгивал, чтобы поймать очередную бумажку на лету, припадал к земле, лягался и яростно работал локтями.

Пока растерявшийся народ с изумлением наблюдал за хрестоматийной картиной внезапного помешательства, «несчастный» успел ухватить никак не меньше двух десятков листовок.

И тут неподалеку раздался вопль, еще один, еще. По толпе прокатился слитный гул, сквозь который то там, то тут прорезались отдельные, наиболее пронзительные крики и возгласы – яростные, испуганные, истерически-отчаянные.

Сухаревка забурлила. Такое обычно случалось здесь лишь во время устраиваемых чекистами массовых облав.

Толпа кружилась и раскачивалась, в ней возникали водовороты и разрежения, народ то сбивался в кучу там, где листовки ложились гуще, то бросался в стороны.

Приливная волна выкатилась на тротуар – часть листовок нанесло на стены окружающих площадь зданий, и они тихо, как осенние листья, скользили, прижимаемые ветром к облупленной штукатурке, вниз, к сотням рук, жадно протянутых навстречу, застревали на карнизах и подоконниках, попадали в водосточные желоба.

Трое разведчиков отступили в глубь подъезда. Смешиваться с теряющей человеческий облик толпой им было явно не с руки. А неподалеку вдобавок вспыхнула свирепая потасовка.

Хорошо еще, что почти никто из торгующих не раскладывал свои товары на земле, иначе в возникшей сутолоке не обошлось бы без жертв. Но драки тем не менее вспыхивали теперь уже повсеместно – все за те же листки бумаги. Еще миг – и наиболее проворные и сообразительные кинулись в окрестные дворы, оттуда по пожарным и внутренним лестницам – на крыши.

А в небе наконец появились два красных «фармана». Можно представить, сколько криков и ругани по начальственным телефонам их появлению предшествовало!

Отпугивая истребители огнем из всех своих восьми пулеметов (да не каких-нибудь старомодных «льюисов», а надежных скорострельных «ПКТ») – малиновые огоньки трассеров были снизу хорошо видны, – «Илья Муромец» круто пошел вверх, причем настолько быстро, что «фарманы» сразу начали отставать. Само по себе это было невероятно. Истребитель, даже с изношенным мотором и на плохом горючем, должен превосходить устаревший бомбардировщик по скорости километров на сто в час. Разве что красные летчики сознательно не хотели лезть под пули, из страха или по идейным соображениям. Они ведь наверняка видели знаменитую эмблему на борту «Ильи Муромца» и знали, что сулит встреча с обладателем этого «рыцарского герба».

Поднявшись версты на полторы, белый аэроплан высыпал над Замоскворечьем третью порцию листовок и, покачав крыльями, еще прибавил газу. Под самой кромкой облаков развернулся на юго-запад, блеснул на прощание серебристыми ореолами винтов и исчез, растворяясь в густеющей дымке.

«Фарманы», поняв бессмысленность преследования, с раздраженным жужжанием тоже повернули восвояси.

Новиков, Басманов и Рудников, закурив «козьи ножки», с видом людей степенных и на всякую ерунду не падких, наблюдали за овладевшим москвичами психозом, изредка обмениваясь мнениями о действиях охотников за листовками. Пока наконец один, самый азартный, стараясь дотянуться до повисшего в раструбе водосточной трубы листка, сорвался, мелькнул со сдавленным вскриком вдоль краснокирпичного брандмауэра и исчез за крышами дровяных сараев.

– Кхм! – подавился дымом Басманов. – Это уже и лишнее.

– Жадность фраера сгубила, – не согласился с его мнением Рудников.

– Что уж тут… Глупо, конечно. Так черт ли его понес? – Новиков раздраженно дернул щекой и отвел глаза. – А вы могли бы предложить лучший способ?

Басманов пожал плечами и ничего не ответил. А Новиков в очередной раз удивился странной чувствительности прошедшего все круги гражданской войны капитана. Но, может, потому он и капитан, когда люди младше его по выпуску уже и генеральские погоны носят?

– Это еще что, – ухмыльнулся Рудников. – Подождите, скоро по второму разу дележка пойдет, вот тогда…

С треском распахнулась перекошенная балконная дверь на третьем этаже, и краснорожий дебелый мужик заорал дворнику, который ручкой метлы гнал перед собой прошмыгнувших в щель под запертыми воротами беспризорников:

– Никитич, какого… они там с ума посходили? Чего с крыш сигают?

Дворник, изгнав посягнувшего на его законную добычу врага, ответил, с трудом сдерживая торжество, поскольку карманы его фартука оттопыривались:

– Да вот слышь, листки с неба падали… А на кажном листке десятка николаевская пришпандорена. Не иначе клеем столярным, не оторвешь!

– Да ну? Врешь небось. Я сбегаю сейчас, погляжу-ко!

Дверь так и осталась открытой, а мужик исчез.

– Поглядишь, поглядишь… Хрен в сумке ты поглядишь… – пробурчал дворник с отчетливым владимирским выговором, скрываясь в свою нору слева от подворотни. Слышно было, как лязгнул наброшенный крюк.

…Идея принадлежала как раз Новикову. Это он придумал таким способом отвлечь внимание ВЧК и милиции от движущихся сейчас по городу разведгрупп. Наверняка все наличные силы будут немедленно брошены сюда, в центр, на охоту за счастливыми обладателями листовок с врангелевским подарком.

Ну а вдобавок не вызовет излишнего внимания и то золото, которое завтра же появится в Москве уже по другим каналам. Андрей собирался использовать его широко – в целях подкупа должностных лиц, для финансирования нужных людей и просто для дезорганизации красного тыла.

Заодно и создать в обнищавшем за три года до последней крайности городе нужное настроение тоже следовало. Как любил повторять к месту и не к месту В. И. Ульянов-Ленин: «Коль воевать, так по-военному».

Кстати, листовки, сброшенные на Кремль, золотого обеспечения не имели. Тоже с психологической целью.

…Попозже, когда «золотая лихорадка» стихла, поскольку в радиусе двух километров не осталось ни одной, хоть раз не подхваченной с земли дрожащими руками самой замызганной бумажки, врангелевские листовки, пусть далеко и не все, были заодно и прочитаны.