– Ты неисправим!

– А еще я невозможный и опасный.

Он пошевелился, и Софи невольно напряглась. От Камерона действительно исходила неведомая опасность, она чувствовала это кожей.

– На сегодня наши занятия окончены, – сказал Камерон. – Ты правильно сделала, что отказалась от пари.

Выражение его лица оставалось прежним, но Софи чувствовала, что его настроение внезапно изменилось. Она терпеть не могла, когда Камерон уходил в себя, в свою раковину. Тогда он становился совсем чужим.

– Выйди на свет, Солнечный Лучик, – продолжал Камерон, откинувшись на спинку стула. – Тебе опасно оставаться здесь, наедине со мной.

Софи бросила взгляд на стрелки карманных часов.

– Знаешь, я подумала и решила принять твои условия, – заявила она.

«Я должен был отправить ее домой, – укорял себя Камерон. – Заставить ее бежать отсюда, пока она еще не втянута в темный мир, где властвуют мои демоны». Риск был слишком велик. Опасность нависала не над физическим существованием Софи, и все же она была пугающей, реальной. Камерон понимал, втяни он Софи в свою преступную жизнь, она окажется на краю пропасти. Он не мог ей ничего предложить и поэтому надо было отказаться от общения с ней. Они не могли поддерживать прежние дружеские отношения, как в юности, когда Камерон и Софи смеялись в лицо любой опасности.

Сердце Камерона бешено колотилось. Он потянулся к лежавшим на столе карманным часам. Нужно закрыть крышку и объявить, что игра окончена. «Но ведь я – дьявол, порождение зла, – напомнил он себе. – Ради исполнения своих эгоистических желаний я готов на все».

И он отдернул руку, щелкнув пальцами.

– Скажи, когда будешь готова начать игру, – сказал Камерон, подавив внутренний голос, укорявший его в эгоизме.

– Давай начнем прямо сейчас, – проговорила Софи и сосредоточила все свое внимание на бегущей стрелке часов.

Щелк – и замок открылся.

– Вот черт! – не удержалась Софи.

– Чем выше ставки, тем быстрее я справляюсь с заданием, – заявил Камерон, любуясь ее зардевшимся лицом. На щеках Софи выступил золотисто-розовый румянец, и теперь они были цвета спелого персика, купающегося в теплых солнечных лучах. – Хм, дай-ка подумать… Не знаю, какой предмет одежды мне выбрать. Может быть, чулок?

Софи с упреком посмотрела на него.

– Джентльмен пощадил бы тебя, – продолжал Камерон, – а вот дьявол заставил бы снять платье.

Софи вздрогнула, ее пульс участился.

– Ты не посмеешь!

– Не надо подобным образом давить на мужчину, которому наплевать на вопросы чести. – Он взмахнул рукой, обнаженный по локоть. – Снимай платье! Если ты, конечно, не хочешь нарушить условия нашего договора.

– Ты думаешь, что я струшу? – Софи бросила на него сердитый взгляд. – Ха! Не на ту напал! Я готова заплатить дьяволу дань, которую он требует!

Софи поспешно расстегнула пуговицы и крючки и, стянув муслиновое платье через голову, бросила его на пол к ножкам стула.

– Вот! – На ее теле выступила гусиная кожа. – В азартных играх проигравшему обычно дают шанс отыграться, не так ли?

«Не поддавайся искушению», – воззвал к совести Камерона голос разума.

– Да, ты права. Но разумные люди чаще всего принимают решение смириться с проигрышем и уйти.

– Если бы я была разумным человеком, то никогда не пришла бы сюда, – возразила Софи. – Я даю тебе двадцать пять секунд. Если ты не уложишься в них, то снимешь один из предметов одежды.

– Я согласен с твоими условиями, но с одной небольшой поправкой. Поскольку в предыдущем этапе я выиграл, то выбор предмета одежды остается за мной.

– Как тебе будет угодно.

По сигналу Софи Камерон вновь вступил в поединок с замком.

– Эй, послушай! – возмущенно вскричала Софи, видя, что стрелка часов неумолимо движется вперед, а замок никак не поддается. – Ты нарочно возишься, чтобы затянуть время!

– Во мне еще остались крупицы порядочности, – возразил Камерон, снимая рубашку. – Я не мог позволить, чтобы ты одна дрожала от холода.

Софи судорожно сглотнула, глядя на его широкую мускулистую грудь.

– Я… я видела мраморные античные скульптуры, но теперь понимаю, что обнаженные мужские торсы в действительности выглядят несколько иначе.

– В них все, кроме одного, намного меньше, – заметил Камерон.

Софи снова вспыхнула.

– Скульптуры отличаются абстрактной красотой, – продолжал он. – Но кое-что теряется, когда язык живого тела переводят на язык искусства.

– Это два совершенно разных языка, – согласилась Софи.

Она старалась говорить спокойно, но легкая дрожь в голосе выдавала ее волнение. В отличие от высеченных из мрамора античных богинь она не могла сохранять хладнокровие при виде обнаженного мужского тела.

– Итак, пока у нас ничья, – подвел итог Камерон. Огонь, горевший в глазах Софи, возбуждал его и провоцировал идти на новый риск. – Если сейчас ты проиграешь, то снимешь сорочку. Когда ты останешься в одном корсете из тонкой ткани, я увижу, как прелестные вишенки на твоей груди затвердеют и заострятся от холода. Вот это будет зрелище!

– Без брюк твои интимные части тела тоже съежатся.

Камерон хохотнул:

– Откуда тебе известны столь шокирующие подробности о таких особенностях мужского тела?

– Когда тебе было двенадцать, ты часто купался в море, оставляя меня на берегу сторожить твою одежду.

Камерон совсем забыл о подобных эпизодах их детства. И в этом не было ничего удивительного: за годы дружбы они пережили множество приключений. Чего только с ними не происходило!

– Ну надо же, какое бесстыдство! – воскликнул Камерон.

– Вот именно.

Софи усмехнулась, ее глаза искрились весельем, и Камерон вдруг отбросил все сомнения. Он больше не желал слушать предостерегающий голос разума.

– Насколько я понял, ты готова продолжать игру?

Софи кивнула.

– Давай сделаем ее еще интересней и усложним задачу. – Камерон вытащил из-за голенища сапога другую отмычку. – Ты попытаешься за минуту открыть замок вот этим тонким стержнем, а я вооружусь отмычкой с крючком на конце. Этот инструмент предназначен для взлома замков другого типа. Таким образом, мы уравняем свои шансы.

– Ты всегда носишь в обуви подобные приспособления? – спросила Софи.

– Надо быть постоянно готовым к разного рода неожиданностям. Поэтому у меня с собой – в обуви и под одеждой – всегда целый ассортимент всевозможных инструментов.

– Подумать только… – удивленно произнесла Софи и склонилась над часами, открыв жадному взору Камерона верхнюю часть своей высокой груди с разделяющей ее темной ложбинкой.