– Какого хрена?! Отвали от меня, гребаная лесбиянка! – оттолкнув ее, кричит Мелисса и вскакивает на ноги.

– Нет-нет, я не хотела…

– И что за хрень, по-твоему, ты делаешь?

– Я просто… – Дейзи вновь стоит в неуютном, беспощадно ярком свете дня.

– Держись от меня подальше, ладно? – Мелисса пятится, не сводя глаз с Дейзи, словно та направляет на нее пистолет. Натянув рубашку и куртку, скрывшую ее тело, она продолжает: – Ты ненормальная, и одежда у тебя дерьмовая, и единственная причина, почему я тратила на тебя свое время – здесь скучно. – Повернувшись, она идет вниз и вскоре скрывается за поворотом.

Дейзи цепенеет. На пару секунд становится невыносимо тихо, восприятие обостряется, будто она уронила на пол тарелку. Если она как следует сосредоточится, то найдет и соберет воедино все фрагменты. Она поддалась эмоциям. Когда Мелисса успокоится, Дейзи все ей объяснит.

Потом на ум приходит мысль, что Мелисса расскажет обо всем Луизе и Ричарду, а те – ее родителям. Узнает Алекс, узнает школа. Они не поймут, что это ошибка. Потому что разбилась не тарелка, разбилась ее жизнь, и фрагментов слишком много, они слишком мелкие и не совпадают.

– Что с тобой? – спрашивает какая-то женщина в синей ветровке.

Вскочив, Дейзи поворачивается и бежит по холму, прочь от женщины, от Мелиссы, от парковки, от дома… Если бежать долго и быстро, быть может, она найдет вход в другой мир, где никто ее не знает, где она сможет начать все заново.

– Экономика, история и предпринимательство, – перечисляет Алекс.

– Почему история? – интересуется Ричард.

– Она мне нравится. И легко дается.

Ричарда его самодовольство обнадеживает – из-за него Алекс кажется мальчишкой. Пусть флиртует с Луизой, это естественно. Ричард почти не ревнует. Он никогда не был самодовольным. В университете он неожиданно быстро вырос. Регби, дзюдо, бег на четыреста метров… Он изменился и не узнавал себя, просыпался ночью с колотящимся сердцем и комом в горле при мысли о том, что пойман в ловушку чужой жизни. Включив свет, он брал с полки шкафа семейные фотографии, которые хранил, будто паспорта, чтобы вернуться, найти обратный путь.

Доминик сидит впереди, рядом с Майком.

– Как здесь живется? – Его все еще привлекает мысль о домике с садом и работе в книжном магазине.

Майк слегка морщится от этого столичного высокомерного «здесь», и Доминик примирительно спрашивает, как тут зарабатывают на жизнь. Цыкнув, Майк отвечает, что зимой стрижет деревья и делает «кое-что еще». Судя по тону, это «кое-что еще» не совсем законно.

– Значит, ты живешь в горах?

– В горах только яйца морозить. Не, у меня квартира в Абергавенни.

Доминик понимает, что забранные в хвост волосы и рабочие ботинки Майка ввели его в заблуждение. Он не Дэви Крокетт, а всего лишь беспринципный тип, который пятничным вечером отирается у барной стойки и продает «волшебные» таблетки скучающим школьникам.

Луиза сидит рядом с Бенджи.

– Тебе понравилось?

– Что понравилось?

– Плыть на лодке?

– Ага.

– А что именно тебе понравилось?

– Ну… – Он пожимает плечами. – Быть в лодке.

– Ты сегодня не очень-то разговорчив.

– Ну да.

– Прости, мне не следовало это говорить.

– Ничего.

Как трудно общаться с детьми! Они даже не пытаются пойти тебе навстречу. Впрочем, с Мелиссой порой тоже трудно, а Бенджи хотя бы не ругается на нее.

– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

– Не знаю.

– В моем детстве мальчики обычно хотели стать машинистами.

Кем хотели быть девочки, она уже не помнит. Наверное, мечтали выйти замуж за кого-нибудь из известной тогда рок-группы «Бэй-Сити Роллерс».

– Некоторые мальчишки из моего класса хотят быть футболистами, но я не очень-то умею играть в футбол.

– А что ты умеешь?

Бенджи пожимает плечами. Может, он хочет, чтобы его оставили в покое?

– Наверное, я просто не очень хорошо тебя знаю, – говорит он.

– О чем ты?

– О том, что я с тобой мало разговариваю. Хотя я знаю, что ты вроде как моя тетя.

Это признание неожиданно трогает ее.

– Ничего, если я помолчу? – спрашивает Бенджи.

– Конечно, – отвечает Луиза.

Мелисса хотела вернуться домой по дороге, однако не знала, куда она ведет. Пришлось снова идти по раскисшей земле. Черт. Хорошо, если дома кто-нибудь есть. Она расскажет об этой лесбиянке. Правда, над ней, скорее всего, лишь посмеются и спросят, почему она допустила, чтобы Дейзи ее поцеловала? А если она не скажет им о поцелуе, то чем объяснит, что ее так ужаснуло? Подумаешь, какая-то девчонка влюбилась в нее. Прозвучит как хвастовство. Ведь на самом деле ее рассердил не поцелуй, а собственная реакция на него. Ей плевать на геев, даже на тех, кто женился и завел детей, и раньше ей нравилась мысль о том, что в нее влюбится какая-нибудь девушка, лишь бы не уродина. И Мелисса вновь и вновь прокручивала в голове произошедшее, вот только в этот раз она мягко отталкивала Дейзи и говорила: «Эй, притормози, я не из этих». Но в реальности-то она уже сказала совсем другое, а им еще три дня придется провести в одном доме. Гребаная грязь…

Дейзи больше не могла бежать. Остановилась и, тяжело дыша, упала на колени. Она согрешила. Ей хотелось всего того, что есть у Мелиссы. Ее зависть перешла все границы, и теперь Дейзи карают с изощренной точностью. «Ибо беззаконие мое я знаю, и грех мой всегда предо мною»[10]. Люди будут испытывать к ней отвращение. Станут насмехаться над ней и оскорблять.

Дейзи огляделась. Унылый, лишенный растительности пейзаж, полей не видно, лишь пустоши кругом, да темнеют впереди горы, над которыми нависли грязно-белые облака. Она где-то потеряла пальто. Ад вполне может быть таким: не пламя и дьяволы-мучители, а леденящее душу безлюдье, когда сердце отчаянно жаждет тепла и дружбы, а разум твердит, что здесь этого нет.

«Ты ненормальная, и одежда у тебя дерьмовая». Почему именно Мелисса? Все тщетно и мерзко. Дейзи сама виновата, Мелисса лишь орудие судьбы. Она не притворялась кем-то иным, это Дейзи себя обманывала.

Представив, как Мелисса рассказывает все Алексу, Дейзи повалилась в мокрую траву и свернулась клубком, словно от удара под дых. Боже, помоги мне… Она кричала, но Бог не слушал. Он никогда не слушает, потому что Он всегда все знает. Вот почему на нее не снизошло просветление. Он еще в первый раз проник в ее душу и узрел притворство и ложное смирение.

Она лежала в луже. «Проклята земля за тебя»[11]. А дальше по тексту там «терния и волчцы», и одежды из кожи… Дейзи перекатывалась с боку на бок, представляя, как спрыгивает с высотки или стоит на рельсах в ожидании поезда: с опущенной головой и зажмурившись. От этих видений становилось легче, но это трусость. Нет, она должна все помнить. Боль станет ее единственным выходом, долгим шествием через огонь.