– Вы так и не нашли времени заглянуть в мое ателье, – ласково упрекнула Луиза Францевна. – Разве вы совсем не интересуетесь модой? По вам этого не скажешь. Если не секрет, у кого вы шили это платье?

В последние дни потеплело настолько, что надобность в верхней одежде, пусть даже и легкой, совершено отпала и можно было начинать носить платья из разряда «отчаянно мнущихся». Вера явилась в клуб в одном из своих самых любимых платьев, розовом, атласном, отделанном гипюром. Декольте соблазнительно прикрыто розовым кружевным фишю[53], на голове вместо шляпки модная в этом сезоне сетка, сплетенная из тонкого, витого, золотого шнурка и украшенная зернышками искусственного жемчуга. В том, что жемчуг был ненастоящим, ничего зазорного не было – это же не колье, а головной убор. Чай, не государыня императрица, чтобы настоящие жемчуга на голове носить. Но все равно хорошо, Таисия, как увидела Веру во всем великолепии, так и остолбенела – Царевна Лебедь. А Владимир даже из кабинета не выглянул. Как засел там с утра, обложившись книгами по юриспруденции, так и сидел там.

– Секрет, но вам открою, – улыбнулась Вера. – Платье готовое, куплено в конфекционе Жирмунского на Кузнецком. Там большой ассортимент, причем владелец завозит всего понемногу, и можно быть уверенной в том, что в купленном вами платье не будет ходить половина Москвы.

– Учту на будущее, но вообще-то я привыкла одеваться у себя. А то как-то неловко перед клиентками, да и делу ущерб. Если я начну одеваться на стороне, то все сразу решат, что ателье мое никуда не годится…

Мороженое начинали есть вдвоем, а доедали уже в мужском обществе. Жеравову с Бутюгиным тоже захотелось мороженого. Под коньячок.

– Это так гармонично, заливать горячительным холодное! – говорил Бутюгин, предлагая дамам попробовать.

Дамы всякий раз отказывались, точнее – отшучивались, смеясь.

Вера начала рассказывать о вечерах в «Альпийской розе». Старалась не переборщить с восторгами, чтобы все выглядело естественно, но похвалила общество, гостеприимность хозяйки и ее интересных гостей. Бутюгин сразу же вспомнил Мирского-Белобородько, о смерти которого написали если не все газеты, то, во всяком случае, многие. Вера сказала, что несчастный поэт умер у нее на глазах. Собеседники, в особенности Луиза Францевна (кто бы мог подумать?), заинтересовались и потребовали подробностей. Вера рассказала подробности, а закончила тем, что даже столь трагические происшествия не способны разрушить очарование раутов госпожи Цалле. Если уж говорить начистоту, то в Железнодорожном клубе было гораздо веселее и как-то приятнее, душевнее. Впрочем, так, наверное, и должно было быть, ведь здесь собирался довольно узкий круг лиц, объединенных работой, совместной учебой, общностью интересов. Недаром Виталий Константинович пошутил, что все железнодорожники – одна большая семья, а Бутюгин сразу же подхватил эту мысль и принялся ее развивать:

– Если, не приведи Господь, вдруг доведется оказаться в чужом городе без средств (допустим, бумажник украли), то можно смело отправляться на вокзал и обращаться с просьбой о помощи к коллегам. Накормят, напоят, пригреют, деньгами ссудят и отправят домой первым классом…

Рано или поздно, желаемое происходит, надо только уметь ждать не суетясь. Луизу Францевну, троекратно извинившись, «похитила» какая-то пышная блондинка, насколько поняла Вера – из числа постоянных клиенток. Не иначе как захотела обсудить новые модели или очередной заказ. Жеравова тоже кто-то окликнул, и Вера с Бутюгиным остались наедине. Бутюгин сразу же (и надо отдать ему должное – крайне деликатно) поинтересовался, почему Вера ходит в клуб без мужа. Неужели преуспевающий адвокат настолько занят, что его очаровательная жена вынуждена развлекаться в одиночестве… etc[54].

«Хват!» – одобрительно подумала Вера, поощрительно и благосклонно улыбаясь Бутюгину.

Вообще-то она не жаловала наглецов и разного рода хамов, но сейчас ей было выгоднее, чтобы Бутюгин оказался хватом, а не мямлей. Посетовав на то, что работа занимает в жизни мужа столько места, что для всего прочего его почти совсем не остается (про автомобили упоминать не стала, ни к чему), Вера вздохнула (томно-претомно и глубоко, так, что фишю слегка раздвинулось), трагически взмахнула ресницами и сказала, что уже свыклась со своей «одинокой неприкаянностью». «Одинокая неприкаянность» было к месту вспомнившимся выражением гимназической поры, обозначавшим крайнюю, предельную степень одиночества. И сразу же добавила, что, к счастью, есть в Москве места, которые женщине не зазорно посещать и одной, например, та же «Альпийская роза». Понимающий разумеет.

Бутюгин уразумел все сразу и настолько, что пожелал составить Вере компанию прямо в четверг, несмотря на то что она честно упомянула про некоторую скучность четвергов в сравнении с субботами. Но что с того? Раньше оно ведь не позже. Главное, выполнить поручение. Снова шевельнулось подозрение относительно того, что это первое поручение подстроено, ибо больно уж легко все получилось, но Вера предпочла не заострять на этом внимания. Какая разница? Пусть даже и так. Но требовалось обезопасить себя от подозрений со стороны Владимира (мало ли что ему Жеравов по-соседски наговорит), поэтому Вера, словно спохватившись, поправила окончательно сползшую назад накидку и попросила:

– Только пусть это останется между нами. Уговор?

– Уговор, – ответил Бутюгин, и искорки-флюиды в его глазах засветились ярче фар Владимировой «Лорелеи».

Договорились встретиться в четверг, в восемь часов вечера у входа в «Альпийскую розу».

Спустя полчаса Вера пожаловалась на внезапный приступ мигрени. Решительно отказавшись от флакончика с нюхательной солью, предложенного ей Луизой Францевной («Ах, благодарю вас, милая, но солями я не пользуюсь, соли мне совершенно не помогают, только глаза от них краснеют…»), Вера уехала домой писать очередной отчет для Немысского…

В четверг она намеренно опоздала на десять минут, чтобы не пришлось ждать у входа самой. Бутюгин, одетый в ту же черную тройку, в которой он был в клубе, уже топтался на тротуаре. Увидев Веру, он оживился и сразу же начал осыпать ее комплиментами. Даже если первое поручение было проверкой, то интерес Бутюгина к Вере выглядел совершенно искренним. Создавалась проблема – вот сейчас Вера представит Бутюгина Вильгельмине Александровне, а что с ним делать потом? Он же будет мешать ей общаться с другими гостями, и вообще он ей совершенно неинтересен. Ни как мужчина, ни как собеседник. Может, это потому, что она не успела узнать его лучше, но, честно говоря, узнавать Бутюгина совсем не хотелось. И так уже видно, что это совершеннейший Тартарен[55].