Голубой огонек стал зеленым, дверь щелкнула и отошла.

Я опять не смог выбрать между «Поехали», «Айда» и «А вот и мы», поэтому просто вздохнул, со щелчком вернул на место маскировочную панельку и вошел в квартиру, которая ждала нас столько лет. Не знаю уж сколько.

Она правда ждала нас.

На стене напротив двери к бежевым однотонным обоям была приколота большая фотография. Я на ней вышел дурацкий, будто рожу корчил, хотя на самом деле просто пытался не моргнуть, как всегда. Зато Олег и Инна получились классно. Серьезные такие, волевые.

Я подошел к снимку, всмотрелся и потрогал. Толстая фотобумага пожелтела и пыталась перекрутиться с такой силой, что булавки по углам ее немного прорвали, а слой пыли в сечении был бы заметен невооруженным глазом – во всяком случае, пятнышко от моего пальца засияло угольной чернотой на фоне, который только казался черным.

Больше в прихожей ничего не было, даже коврика. И звук подсказывал, что вся квартира тоже пустая. Давно.

Пахло пылью и нагретым линолеумом.

Олег, вошедший последним, тихо захлопнул дверь, привалился к ней спиной и сказал с облегчением:

– Ну хоть теперь, наверное, все узнаем.

А Инна решительно сковырнула тапки и вошла в комнату.

Мы тоже поспешно разулись и рванули за ней.

Комната была одна, большая и не такая пустая, хоть и не слишком меблированная: светлый диван, полированный шифоньер, в углу высокий металлический шкаф, очень тяжелый даже на вид, узкая тумбочка с телевизором, и все. Зато телевизор был грандиозный, черный, плоский и огромный, раз в десять больше «Чайки», которая стояла у нас дома.

– Красота какая, – донеслось с кухни.

Инна уже дотуда добралась.

– Опять жрачка? – утомленно спросил я, хотя на самом деле обрадовался. Иметь запас жрачки всегда неплохо, а если она будет такой, как на этом банкете, можно перетерпеть даже дурацкую непонятность, в которую мы угодили.

– Лучше, – сказала Инна.

Она стояла посреди кухни и мечтательно оглядывалась, схватив себя за локти, будто чтобы удержать от немедленной атаки на приборы и их внутренности. Приборов была куча, и большую часть я не узнавал. То есть можно было догадаться, что вот это комбайн, это чайник, а это, скорее всего, духовой шкаф или что-то вроде, но все остальное опять выглядело как декорации из богатого фантастического кино и было основательным и пронзительно черным даже под слоем пыли, сгладившей хищный блеск граней, углов и стеклянных деталей.

– Все названия иностранские, – отметил Олег недовольно.

– А так непонятно было бы, что иностранское, – откликнулась Инна и протянула руку к какой-то штуке, малость похожей на съежившийся и почерневший от злости автомат с газировкой.

И тут пронзительно зазвонил телефон.

Я вздрогнул и замер, остальные, конечно, тоже.

Телефон стоял на полу за телевизионной тумбой. Кнопочный аппарат, тоже явно импортный, плоский и белый, а не красный или слоновой кости, как принято.

Я постоял над ним, посмотрел на экипаж, снова на телефон, надеясь, что он заткнется. И тут сообразил, что мы сейчас можем упустить единственную возможность сориентироваться в месте и времени.

Я присел, осторожно взял трубку, помедлил и поднес к уху.

– Алло, – послышался незнакомый мужской голос. – Это кто, Олег или Линар?

Я застыл.

– Алло-о, – нетерпеливо повторил голос. – Или Инна?

Я сглотнул и через силу выговорил:

– Линар.

– Охренеть, – так же, будто через силу, сказали на том конце провода. – Вы все-таки вернулись.

Я положил трубку и старательно, пытаясь не пропустить ни единого значимого слова, сказал экипажу:

– В общем, нас ждали и ждут все это время. Дяденьку звать Денис, он, видимо, сегодня дежурный. Часа через полтора за нами приедет и все расскажет. Пока, говорит, отдыхайте, ешьте-пейте и так далее.

Я плюхнулся на диван и сказал:

– Ура.

– Ура! – подхватил экипаж, рухнул рядом со мной и принялся обниматься.

Я, улыбаясь, закрыл глаза, чтобы не видно было, что они мокрые. Оказывается, я все это время страшно боялся не чужого мира, не оккупации, не американских или китайских допросов, не того, что мы не попали в комету и это из-за нее все убито, перекопано и разрыто до основанья.

Я боялся, что нас никто не ждет. Что мы никому не нужны. Что мы не герои, не космонавты, даже не обыкновенные детишки, мы хуже младенцев – как пингвинчики, заброшенные в джунгли, без мам, без тетушек и без малейшего представления о том, как тут выживать, что жрать и от кого бегать.

Но нас ждали все это время. Нас встречают. И за нас будут нести ответственность – кто-то, кто угодно, взрослые умные люди, которые всё знают про то, что жрать и куда бегать. И через полтора часа я уже буду не капитан, а нормальный человек, обычный пацан Линар Сафаров, который даже за себя не слишком-то отвечает, не то что за экипаж.

Впрочем, за этими балбесами мне придется всю жизнь следить и ухаживать, подумал я радостно и сообщил, потому что эти балбесы, наоравшись, расселись рядом и смотрели на меня ожидающе:

– Значит, программа продолжается, причем недалеко где-то, в Волгограде наверное, – раз ему полтора часа ехать. Ну и там серьезно все, секретно, поэтому просил не болтать. И записи твои, Олеган, пригодятся.

– Это все он тебе сказал? – спросил Олег.

– Нет, конечно. Но я ж не дурак, два и два как-нибудь уж сложу.

– То есть войны не было? – уточнила Инна с надеждой.

– Ну или мы ее не проиграли, а просто, как это… Понесли значительные потери. Ну или…

Я постарался сочинить человеческий вариант решения, который подгонялся бы под дурацкий ответ со сносом космодрома, китайцами и французскими флагами, ничего не придумал и махнул на это дело рукой. Приедут – расскажут, тогда и узнаем.

– Так что ждем, отдыхаем, жрем-пье-о-ом! – воззвал я и сообщил пресыщенно: – Не хочу я жрать.

Подумал и добавил:

– А вот чай – да. Мы ж не пили. Щай не пил – какая сила, щай попил – совсем ослаб.

– А есть у тебя щай-то? – поинтересовалась Инна.

– А вот проверим.

Я вскочил, прошел на кухню, погремел ящиками, похлопал дверцами и сказал:

– Ништяк, паца. Есть заварка.

– Ты уверен? – спросила вышедшая следом Инна, скептически рассматривая пеструю коробку в моих руках. – Что-то я такого чая раньше не видела.

– А все остальное ты раньше видела, – отметил я, поведя подбородком в сторону всего остального.