Много чего было за тридцать лет, N уже и забыл почти всё, что было, забыл начисто, а если иногда что-нибудь напоминало ему о чем-то забытом, он мельком удивлялся – надо же, сколько всего произошло и продолжает происходить, выдавливая из памяти оставшуюся позади жизнь, будто не было ее! Вот, например, семья как-то исчезла, а как – уже не вспомнишь. Дети у них с женою не получились, вдвоем они терзали друг друга долгие годы, а потом как-то всё увяло, растворилось в мгновенно исчезающих днях, остались только глупые слова «не сложилось». Но и тогда, когда N уже привык к этим словам и «не сложилось» тоже стало забытым прошлым, в его жизни ничего не поменялось. Он всё так же спешил, зарабатывал, тратил, терял и восполнял, ни на одну минуту не усомнившись в том, что только так и можно жить, что другой жизни не бывает, а бывает лишь более или менее удачная такая жизнь.

Почему-то счет всему он вел именно от того, семьдесят второго года, когда отдалился от компании друзей. Вот только этот счет и прерывал на секунду его существование, вдруг дергало – а ведь уже пятнадцать лет прошло... двадцать... четверть века, с ума сойти... тридцать... Только этот счет огорчал его по-настоящему: а ведь конец скоро... скоро... кто знает, когда, но ведь всё ближе...

Однажды на каком-то форуме или черт его знает, что это было, обычная пустая болтовня с короткими, но действительно важными разговорами в перерывах (ради этих разговоров все и ехали сюда, на дурацкий, давно надоевший курорт) – вот на форуме в вечернее разгульное время, пока большинство заливалось по самые уши шампанским, которое он терпеть не мог – исчезнувшее из поля зрения советское и это, тысячедолларовое, одинаково, – да, так вот, вечером второго дня форума N сидел в холле и беседовал с одной из тех девиц, которых привезли для участников мероприятия специальным самолетом. Девица была слишком, отвратительно хороша собой, но, к удивлению N, говорила почти грамотно, почти без мата и провинциального акцента, совсем неглупо, к тому же и по-английски тоже прилично, не распознав поначалу в N своего. В ней же русскую выдавали прежде всего вечернее платье, вовсе не обязательное для коктейльного приема, яркий макияж и общая ухоженность, не оставлявшая сомнений в том, что ее основное занятие связано с ее собственным телом.

– Никак не подумаешь, что вы русский, – повторила она, мотнув для иллюстрации удивления серебряной гривкой, – и на вид, и по-английски говорите так хорошо...

– Сейчас все по-английски говорят хорошо, – уже немного кокетничая по привычке ведущего холостую жизнь, ко всему готового мужика, как бы недовольно, как бы брюзгливо пробормотал он, – вот бы еще русский выучили...

– Ну, ведь вы же взрослый... – привычно употребила она дурацкое современное слово вместо «пожилой», осеклась и поправилась: – Средних лет. Мы английский... ну, типа, специально учили, а вы...

Тут она по-настоящему смутилась, поняв, видимо, что «мы» и «вы» тоже подчеркивают его возраст, по крайней мере вдвое больший, чем ее.

– А вы откуда? И здесь что делаете? – спросил N уже почти грубо, что отчасти входило в образ, отчасти же получилось естественно, поскольку «взрослый», «мы» и «вы» все-таки его задели.

– Вообще сама из Волгограда, – неожиданно просто ответила она, и N опять удивился этой простоте в явной профессионалке класса премиум, – но уже два года в Москве живу... А сюда переводчицей позвали.

Он довольно оскорбительно засмеялся.

– Не больно-то здесь переводчицы нужны, особенно с английского...

– А у меня еще немецкий активный, – теперь она обиделась, – и испанский немного... А вы думаете, что если девушка интересная, значит, обязательно, ну, как бы...

То, что она не произнесла известное слово, ему очень понравилось. Похоже было, что девушка всё еще не выбралась из своего Волгограда, где, как она успела рассказать за следующие пятнадцать минут, жила с папой, инженером на военном заводе, и мамой, педагогом, закончила с отличием филфак или что-то вроде того, поехала в Москву в гости к уже устроившейся подруге, да вот так и задержалась, первые полгода только училась «г» говорить не фрикативное, в Волгограде тоже говорят мягкое «г», прямо как на Украине, и вроде научилась, как вы считаете?

Они уже порядочно выпили. Она пила, как ей и положено по профессии, шампанское – никакие рассказы и манеры не убедили N в том, что она действительно только переводчица, он заказывал порцию за порцией коньяк. Тем временем банкет понемногу утих, продолжали дебоширить лишь записные гуляки, из зала доносился их хохот и визг менее культурных, чем его собеседница, девушек. А N впервые за многие годы говорил, как с нормальным и даже близким человеком, ничего не опасаясь, никаких практических выгод от разговора не ожидая.

Решили разойтись по номерам, переодеться в зимнее и встретиться на центральной площади, поглядеть на горы и снег под луной. Она, естественно, явилась в бессмысленно роскошном лыжном костюме, а он только сбросил в номере смокинг, натянул свитер под обычное черное пальто. В тонких туфлях было холодно...

– Вы, конечно, извините, – вдруг спросила она, когда, насмотревшись на красоту и прилично отпив из его фляги для тепла, уже собирались возвращаться, но еще не договорились, в чей номер, – а сколько вам на самом деле лет?

Он поежился не только потому, что отвечать честно «пятьдесят четыре» не хотелось, а потому, что слишком практичным показался вопрос, прикидывает девушка, какая предстоит ночью работа.

– Ну, пятьдесят четыре, – слишком внятно и громко ответил он, – а в чем проблема? Пока еще, тьфу-тьфу, всё в порядке...

Стало тошно от собственной пошлости. Но она как будто и не услышала его слов.

– Я вот хочу у вас спросить, как у взрослого, – и тут же опять исправилась, – как уже даже пожилого, извиняюсь, конечно, человека...

Он остановился и посмотрел ей прямо в лицо. В ночном сиянии снега, звезд и витрин лицо это показалось ему совершенно детским, будто ей было не двадцать пять по меньшей мере, а лет десять-двенадцать. Непонятно, когда она успела снять краску...

– Ну давай, ребенок, – сказал он, почему-то мгновенно почувствовав страшную тоску, даже сердце, как уже иногда бывало, споткнулось и заспешило. – Давай, спрашивай. Что хочешь узнать? Женат ли?

Она вздохнула.

– Вы все равно меня блядью реально считаете, а зря, – на этот раз он подумал, что и подлые слова она употребляет к месту, – я совсем не это хотела у вас спросить...

Прошло с того февраля уже года три, а N всё думал о том, почему его так задел ее вопрос, и о том, что два самых главных в его жизни разговора происходили не на трезвую голову, и о том, сколько же времени он отдал таким пустым вечерам, а только два запомнились, и о том, почему глупый и самовлюбленный мазила так сильно, на десятилетия пометил его своей неловкой пощечиной, и почему неглупая, но слишком нахальная девка задала ему вопрос, на который он уже так долго пытается ответить, но не может.

Он не встречал ее больше. Иногда ему казалось, что в толпе ей подобных на банкетах и приемах мелькало ее лицо, он подходил с улыбкой – и извинялся. Простите, принял вас за одну знакомую...