– Интересная версия… – Я кидаю козырь: – Ну, я тоже что-то слышал. Говорят, на той матрице не было ничего интересного. Любовные переживания.

– Как я могу судить, если не видела?

– Зато ты получишь снимки сегодняшних убийц, если мы поспешим… – Кажется, я беру на себя слишком много, но выхода нет. – Клео, федералы уже едут. Они очень спешат, наверняка хотят сделать как лучше и поскорее раскрыть преступление, но в запарке можно ведь и напутать. Они заберут труп для детального освидетельствования, потом, возможно, вернут… Но одно неверное движение, и вместо аккуратной матрицы с записью образуется оплавленный комок.

Госпожа подполковник шевелит квадратной челюстью:

– Ты уверен, что… напутать так легко?

– Это не мое мнение. Пропусти наших ребят к трупу, они ничего не тронут, запустят ему лазер в глаз, это на полминуты…

– А если не пропущу? – Хмурая физиономия Багровой вплывает в скрин. – Януш, под меня тоже копают…

Внезапно мне становится наплевать на этикет:

– Ты сама знаешь, чем все закончится. Они приедут и заберут все, а вас отстранят. Они выжгут ему глазной принт и вернут никому не нужное туловище. Клео, если они захотят, то вернут вам покойника в стерильном виде, обработав его за пять минут. Потому что у них есть техника, которая вам не положена.

– А вам положена?

– Клео, не будь формалисткой…

– Полонский, ваше Останкино, согласно лицензии, получило права на эксплуатацию стационарного комплекта декодировки, или как он там правильно называется. Стационарного! Полевое оборудование – это жесткая прерогатива Серого дома, никто не имеет права вынуть из человека информацию «на ходу», и неважно, зачем человеку встроена камера. А ты мне на что намекаешь? Что якобы у ваших техников в руках аппаратура, за которую могут упечь лет на десять?

– Клео, они даже не будут искать убийц, потому что им нужно совсем другое. Я пока не знаю, что им нужно, Клео. А потом они дадут очередную пресс-конференцию, на которой о скраббере ни слова не скажут. Я это на себе ощутил, они подмяли все. Вода камень точит, Клео! Если ты сейчас пропустишь ребят с аппаратурой, то федералы не тронут труп, вот увидишь…

– Ты хуже банного листа, – ворчит Клементина. – Тут вокруг топчется масса всяких придурков, где мне искать ваших садистов?

Через три минуты я на месте, а еще спустя минуту получаю запаянную капсулу с чужой памятью. Дождь льет как из ведра, потом купол закрывают и становится потише. Офис Юханова находился на двенадцатом этаже, там горят все окна, и все четыре лифта беспрерывно носятся вверх и вниз. На проезжей части собралась толпа зевак, движение перекрыто, потому что за линией флажков, одно за другим, садятся аэротакси. Я старательно запоминаю номера, но потом вижу лица пилотов и понимаю, что занимаюсь мартышкиным трудом. У этих владельцев достаточный выбор номеров.

Потом я созваниваюсь с Гириным. Карлович говорит, что я соня и с таким соней, как я, работать невозможно. На самом деле это означает, что ребята выполнили свою задачу – очистили принт – и без помпы отбыли восвояси. За ними уже установлена слежка, и Гирину это совсем не нравится. Минуту назад Гирину позвонил сам Сибиренко и спросил, какого черта мы занимаемся самодеятельностью. Он не сказал ничего конкретного, но, по отзыву Георгия Карловича, кипел невероятно.

– Будь осторожен, дружочек, – сказал мне Карлович.

Мне совсем не понравилось такое напутствие – впервые Гирин побеспокоился о моем здоровье. С Клео я договорился заранее, как мне войти в здание незаметно, у одного из черных входов меня ждет старый знакомый Бекетов. Мы пожимаем руки, лейтенант сегодня в кепке и просторном плаще. Я пытаюсь проскользнуть внутрь, но подручный Клементины перегораживает проход.

– Такой порядок ввели, – цедит Бекетов, не выпуская мою правую руку. – Я-то тебя, может, и узнал, но никому нельзя верить…

Он так и не отпускает меня, прислушивается, пока его скрин считывает данные с моей ладони; только затем лейтенант кивает и пропускает внутрь.

– Что случилось? Да бог с ней, с проверкой, я имею в виду, что у тебя случилось?

Бекетов отводит взгляд, затем шумно всхлипывает. Маячки санитарной машины перелистывают краски на его мокром лице. Мы никогда не были с Бекетовым особенно близки, но мне почему-то кажется важным задержаться еще на минутку возле него.

– Брата посадят…

– Как – брата? Твоего брата?

Бекетов кивает и лезет в карман за платком.

– Подожди-ка. – Я лихорадочно вспоминаю, кто есть кто. – Так он же у тебя журналист, вроде честный парень.

– Честнее некуда… Этот идиот выступил в каком-то ток-шоу, где возразил против «Акта от девятого января». Он ничего не делал, Януш, ни к чему не призывал, понятно? Он всего лишь выразил мнение… – Бекетов шумно сморкается.

Мне все понятно, и мне искренне жаль его брата, но ничего нельзя поделать. «Акт от девятого января» подразумевает непременную презумпцию вины гетеро в случае даже недоказанного оскорбления в адрес гомо. Или что-то в этом роде, но суть дела не меняется. У документа есть более громоздкое юридически верное название, и принят он бог знает когда, однако упорно не растворяется в кислоте времен.

– Он никого не оскорблял, понятно? – Бекетов скребет мне по груди влажными ладонями. Он, видимо, давно стоял тут, в темноте, и успел окончательно раскиснуть. – Мой брат никого не оскорблял, он всего лишь сказал, что сочувствует некоторым гетеросексуальным парам, проживающим в определенных районах, вот и все…

Сто раз следует подумать, прежде чем публично выражать симпатии гетеросексуалам. Публично никому выражать симпатии нельзя, это старая очевидная истина. Мне нечего посоветовать лейтенанту.

Наверху суматоха, заплаканные лица секретарш, непонятно, кто их сюда вытащил. Нелепые ограждения, через которые все бродят взад-вперед, ползающие по ковру киберы-криминалисты, жужжание скринов, десятки голосов одновременно.

Я не иду к убитому, не хочу я на него смотреть. Я стою в глубине коридора, за оцеплением, и смотрю, как госпожа Фор отбивается от пауков. Пауки притворились корректными, ухоженными мужчинами в добротных костюмах. Они уже сделали все, на что способны, – отняли скраббер, наследили и испортили настроение моему шефу. Как я и предсказывал, без принта Юханова труп им неинтересен. Сомнения пропали, они толпой грузятся в лифт, и это почему-то пугает меня больше, чем предстоящая обратная дорога на студию, наедине с принтом мертвеца.

Серому дому плевать на убийство, им нужно что-то другое.

– Я слушаю. – Клементина запирается со мной в гардеробной.

Я вдыхаю побольше воздуха и исповедуюсь. Это довольно непросто, утаить служебные тайны и в то же время исполнить обещанное. Когда я рассказываю о событиях в «Ирисе», Клео качает головой и хмурится. Затем мне приходится упомянуть о Ксане. О ней говорить тяжелее всего, рот словно заполняется вязкой кашей. Клементина следит за мной искоса, затем отлипает от стенки и начинает ходить взад-вперед.