Он очень уважал этих зверей за ум и крепкие семейные узы. Волки, говорил он, редко нападают на людей. Они могут наброситься на человека, только оказавшись в капкане, что в общем можно понять.

Она прикрыла глаза, вспоминая, как Кэл каждый вечер разводил в лагере костер. Для растопки он пользовался лишайником и гнилушками, от которых шел едкий, удушливый дым, потом добавлял березовые щепки, которые быстро сгорали благодаря смоле, после чего поддерживал огонь более крупным хворостом и ветками, а уже потом клал толстые чурки.

Надеясь, что память ее не подводит, она взяла большую чурку, мокрую и мягкую, ободрала ее до гнилой сердцевины, устроила под дровами что-то вроде гнезда из хвороста, лишайника и гнилушки, бросила туда бумажную салфетку из кармана, несколько сосновых шишек и затем все подожгла.

Минут через двадцать огонь весело трещал в печи. Чтобы дрова не горели слишком быстро, она подбрасывала в печь ветки с листьями и мокрые гнилушки. Она и не предполагала, что со времен экспедиции помнит столько полезного. Но вот надо же — нужда заставила, и память услужливо предоставила необходимую информацию. Она не помнила, как заснула, не знала, сколько проспала, но когда открыла глаза, вокруг была кромешная тьма — только в печи продолжал жить огонь, горячий, сильный, красный. За дверью стояла глубокая ночь.

В печь больше не нужно было подбрасывать дров: небольшое помещение без окон нагрелось достаточно, чтобы не замерзнуть в спальном мешке, а если переусердствовать, можно превратить его в сауну. Очень хорошо, что печь снабжена хорошим дымоходом, а то можно было бы угореть. Остаток ночи она провела, поглядывая на огонь и прислушиваясь к передвижению волков, круживших вокруг сторожки.

На следующий день при помощи жестяной крышки она пыталась расширить самую крупную щель в двери, но к свободе не продвинулась ни на сантиметр. На обед открыла консервы с куриным супом, а потом поставила банки с провизией в алфавитном порядке и разложила в сторожке таким образом, чтобы их легко можно было нащупать в темноте.

Она размышляла о том, что ей известно об убийстве Мари Гилмоут, и много думала о МЭГ, призванном сменить реактивный двигатель. На каком же топливе он должен работать? Она вспоминала, как Лиза ругала нефтяные компании: они не видят дальше собственного носа, очень скоро запасы нефти иссякнут, а пока каждые четыре барреля нефти потребляются, чтобы добыть один. Лиза была убеждена, что человечество стоит на пороге настоящего энергетического кризиса, но мало кто действительно беспокоится об этом и что-то предпринимает. Все из-за кучки нефтяных магнатов из шикарных замков и особняков, которые знать ничего не хотят.

Эбби долго ломала над этим голову. Лиза была страстной защитницей окружающей среды, разве стала бы она изобретать очередной реактивный двигатель?

Она старалась не думать о том, что похитители не вернутся, что они могут разбиться на снегоходе где-то в горах — от таких мыслей можно свихнуться. Ковыряя щель в дверях, она мечтала о ноже и пообещала себе приобрести подходящий, как только выберется отсюда. На всякий случай. Чтобы никогда не оставаться без столь необходимого орудия труда.

Желание закурить практически не возвращалось. Она тут же почувствовала, что во рту, несмотря на отсутствие зубной щетки, нет этого противного привкуса смолы и никотина. Она конечно же снова бросит курить, теперь уж навсегда. Только бы выбраться отсюда.

Она думала о Кэле, в который раз удивляясь, почему он не носит обручальное кольцо. Некоторые мужчины терпеть не могут драгоценности, другие не выносят ярлыков, третьи попросту делают вид, что не женаты. Кэл, похоже, относился к третьей категории. Он бродит вокруг с тех пор, как она приехала, но еще ни разу не вспомнил о жене. А ведь у них и дети могли появиться. Интересно, как Сэффрон относится к его долгому отсутствию? Смотрит сквозь пальцы или сходит с ума от ревности?

А еще этот Лизин муж. Кто он, черт возьми! Имеет ли отношение к происходящему? Таинственный Лизин муж не выходил у нее из головы и во время еды. Она только что перекусила подогретой фасолью, как вдруг услышала какой-то странный звук. Она приложила ухо к двери, решив, что возвращаются ее похитители. Не слыша гудения мотора, она почти вжалась ухом в дверь. И наконец уловила легкое поскрипывание снега, потом кто-то хрюкнул, тяжело задышал, после чего дверь содрогнулась от мощного удара.

Эбби отскочила и пронзительно закричала.

Хрюканье возобновилось, но к нему добавилось низкое рычание. Дверь тряхнуло от очередного мощного толчка.

Это не человек. И это не волк. Это, должно быть, медведь.

— Иди, мишка, домой, — завопила она. — Это мой дом, моя еда! Иди домой!

Медведь хрюкнул и пошел вокруг сторожки.

Она тут же снова вспомнила Кэла. Он говорил, что запасы пищи нужно складывать так, чтобы медведь не смог ни унюхать, ни достать еду. В палатке, например, нельзя держать даже жвачку, даже зубную пасту.

Эбби поспешно освободила от остатков пищи кастрюлю и банку, но было поздно — зверь был слишком голоден после зимней спячки и наверняка почуял, что здесь можно кое-чем поживиться.

Она слышала, как он нарезает круги вокруг сторожки, то и дело останавливаясь и колошматя по деревянным стенам. Эбби молила Бога, чтобы тот, кто построил это убежище, сделал его надежным и крепким, способным выдержать подобное нападение. Она вспомнила, что рассказывала Конни о случае в сторожке.

„Представляете, однажды медведь снес входную дверь…“

У нее пересохло в горле, когда она представила, какой незваный гость может к ней вломиться.

Она придвинула к себе пустые консервные банки, алюминиевую ложку и кастрюлю. Кэл вроде бы говорил, что медведь может струсить и убежать, если его напугать чем-то, что ему совершенно неизвестно и что он посчитает опасным. А что, если начать изо всех сил барабанить алюминиевой ложкой по пустым банкам и кастрюле? Может, это на него подействует. Если нет, он ее просто слопает.

Снова близко-близко заскрипел снег; дверь опять содрогнулась от удара.

— Убирайся! — бешено заорала она. — Оставь меня в покое!

Медведь продолжал беспрестанно пыхтеть и хрюкать.

Она представила, как его поросячьи глазки ищут подходящую щель, чтобы запустить туда мощные десятисантиметровые когти и выдрать дверь.

Дверь скрипела и сотрясалась от его ударов, потом вдруг все стихло.

Эбби уставилась на нее, вцепившись в ложку и кастрюлю. Сердце бешено колотилось. Что, если у медведя созрел новый план? Сейчас он разгонится и со всей силы шарахнет всем своим весом по двери. Или…

Она вздрагивала от каждого звука, который издавал медведь. С нее градом лил пот. Вдруг хрюканье и фырканье начали удаляться. Похоже, зверь убирался восвояси, зато она услыхала новый звук…

Сердце подпрыгнуло в груди.

Это был ровный гул приближающегося снегохода. Она не верила собственным ушам. Они возвращаются через какие-то тридцать восемь часов после похищения.