Когда наконец князя Бранемера провели в обчину, там его уже ждали. Сам воевода Красовит, одетый в привезенный когда-то сыном степняцкий длинный кафтан из красного шелка, стоял перед почетным столом. Рядом обнаружилась девушка, в которой гости сразу признали хозяйскую дочь. Румяное лицо с немного вздернутым носом, ясные голубые глаза, мягкие светлые брови, яркие губы, пышная грудь – все это притягивало и не отпускало взгляд, наполняло душу отрадой, словно свежее и пьянящее дыхание цветущего луга ранним летом. Светлые пушистые волосы, заплетенные в косу до пояса, окружали нежное лицо сиянием солнечных лучей. Белая льняная сорочка и белый же шерстяной чупрун были отделаны полосками алого шелка, на красной ленте очелья блестели серебряные заушницы – тонкой и редкой работы, как делают только на далекой Дунай-реке. На груди пестрели ожерелья в три ряда из разноцветных стеклянных бус, а на правой руке сиял на белом рукаве золотой браслет, при виде которого люди застывали, разинув рот. Довольно широкий, с девичью ладонь, по краям он имел красивый рубчик, а посередине тянулись вычеканенные фигурки козлов с загнутыми рогами и поджатыми копытами – прямо как живые! Между фигурками были вставлены плоские синие и зеленые камни – одни круглые, другие полукруглые, точно ущербная луна. Говорили, что он тоже греческой работы, и даже сам князь Зимобор признавал, что ничего подобного у него нет. Браслет предназначался Унеладе в приданое, и она надевала его только по самым торжественным случаям. Красовит косился на украшение довольно хмуро – приезд дешнянского князя он таким случаем не считал, но молчал. Свою единственную дочь, которая, по сути, и составляла всю его семью, когда сам воевода находился дома, Красовит слишком любил и баловал.

– Чего вырядилась, будто жених приехал? – шепнул он ей, чтобы никто не слышал. – Этот стар тебе!

– Волосом бел, да крепостью цел! – с озорством шепнула в ответ Унелада. – Он и не седой вовсе. О Лада, какой красавец! – в непритворном восхищении ахнула она.

Дешнянский князь Бранемер для своих сорока восьми (или около того) лет и правда был весьма хорош собой – высокий, сильный, с молодости прославленный как боец, с ухоженной полуседой бородой, он не облысел с годами и даже сохранил большую часть зубов. Статный, хорошо одетый, в греческом кафтане из зеленого шелка с вытканными золотисто-желтыми птицами, с чеканным суровым лицом и твердым взором, он мог вызвать восхищение не только молодой девушки. С Красовитом они не раз встречались в Смолянске или Оболви, когда-то он наезжал и сюда, но Унелада в те годы еще была ребенком. А сейчас его глаза остановились на ней с изумлением и восхищением. Встретив ее оживленный взгляд, он запнулся на ходу, переменился в лице, даже забыл обычные слова приветствия. Унелада сдержанно улыбнулась и скромно опустила глаза, почему-то очень довольная. К восхищению мужчин она привыкла, но впервые на нее с таким чувством смотрел чужой князь!

– Приветствую тебя в дому моем, князь Бранемер! – Красовит шагнул вперед. – Здоров ли, благополучно ли добрался?

– Будь нашим гостем, князь Бранемер, и да будут благосклонны к тебе боги под нашим кровом! – Унелада тоже сделала пару шагов, держа чашу с малиновым медом.

Чаша не уступала браслету – широкая, не слишком высокая, на ножке с подставкой, сделанная из позолоченного серебра и украшенная самоцветами в гнездышках из крученой золотой проволоки. С усилием оторвав взгляд от девушки, Бранемер огляделся, словно искал еще кого-то, помедлил, но понял, что раз приветственную чашу ему подносит хозяйская дочь, значит, больше никого тут нет, и с поклоном принял угощение.

– Спасибо, красавица, пусть и тебя благословят боги добрым здоровьем, изобилием в доме, женихом добрым да красивым!

Унелада улыбнулась с лукавым намеком: мол, мне ли счастливой не быть? Мало нашлось бы девушек, так щедро одаренных богами и судьбой.

Почетного гостя усадили по правую руку от хозяина, приехавших с ним – за столами, напротив Красовитовой дружины. Хозяин и гость один другого стоили: оба зрелые мужи, величавые, сильные, с сединой в густых бородах, отмеченные шрамами, одетые в цветное заморское платье, совсем не похожее на повседневную одежду простого люда. Унелада за стол не садилась, а стоя наблюдала за челядью, указывала, куда чего подать, добавить, переменить блюдо или миску, сама подливала отцу и гостю браги или меда. Когда она приближалась, князь Бранемер невольно оборачивался, но тут же с усилием заставлял себя снова сосредоточиться на беседе с воеводой: невежливо пялить глаза на хозяйских дев! Красовит невольно ухмылялся в бороду: дочерью он гордился, и ему приятно было видеть, как его красавица заставляет зрелого мужа и знатного воина терять нить разговора. А Унелада держалась невозмутимо и скромно, словно ничего не замечала.

Скоро выяснилось, что приехал князь Бранемер не ради юной дочери и даже не ради самого воеводы – ему требовалась мать Унелады, волхва Лютава.

– Поспешил ты немного, княже, – пояснил Красовит. – Жена только месяца через полтора-два из лесу воротится, как снег пойдет и земля замерзнет. На Маренины дни, короче. А до тех пор в лесу она живет и к нам сюда не жалует. Я сам ее с Медвежьего дня не видал.

– Не подумал я об этом, – с недовольным видом Бранемер покачал головой. – Вот незадача! До Марениных дней мне ее ждать-то недосуг.

Зачем чужому князю видеть его жену, Красовит не спрашивал. Он никогда не вмешивался в хитрости Лютавы и старался знать о них как можно меньше. Он слышал, что Лютава еще до замужества имела какое-то очень близкое отношение к семейным делам Бранемера; однажды она обмолвилась, что отец, тогда еще живой, хотел отдать ее Бранемеру в жены, но почему это сватовство расстроилось, Красовит не знал. Уже после того, лет десять назад, дешнянский князь ездил к ее брату, князю Лютомеру, на среднюю Угру и даже отдал ему на воспитание своего единственного сына. В прошлом этих троих имелась некая тайна. Надо думать, и нынешний приезд как-то со всем этим связан. А видя, какие взгляды Бранемер бросает на Унеладу, Красовит невольно задумался: уж не хочет ли за своего сына сватать ее? Да уж парню двадцать должно быть, если не больше, небось давно женил!

– Так поезжай к ней в лес, – предложил Красовит гостю. – Коли ждать ее недосуг. А то оставайся, – добавил он, поскольку при своей внешней угрюмости был человеком не злым и даже добродушным. – На ловы будем ездить…

– Благодарю на добром слове, но долго гостить мне не с руки, – с сожалением ответил Бранемер, еще раз глянув на Унеладу. – А далеко волхва живет?

– За день доберешься.

– Я бы сама князя до матушки проводила, дорогу указала, – заметила Унелада, подошедшая с кувшином.

– Без тебя укажут, – отрезал Красовит.

Унелада поджала губы, но спорить с отцом не стала и отошла прочь. Бранемер провожал ее глазами.

* * *

С дороги Бранемер дал дружине отдохнуть два дня, а на третий отправился к Лютаве. Унелада видела его нередко: утром и днем он сидел с ее отцом, а вечером в обчине опять накрывали на столы. Окрестные старейшины собирались поприветствовать чужого князя, а заодно выспросить, как поживают в иных землях, чем и почем торгуют, нет ли где большой войны, что с лесом – есть ли свободные земли, хороши ли, кто с кем за них борется. Днем воеводская дочь, как хозяйка, хлопотала об угощении, вечером надзирала за челядью на пиру. То и дело ее взгляд устремлялся к знатному гостю, и она с любопытством прислушивалась к его речам.