– Будь жив, князь Бранемер, – без удивления поздоровалась она, будто с их последней встречи и не прошло лет семь или восемь. – Вижу, здоров, молодцом смотришь. Заходи, гостем будешь.

Она отворила дверь избы и пригласила за собой. Прежде чем войти, Бранемер помедлил. В памяти всплыли старинные приговоры, без которых нельзя входить в такие двери. Как там учили: избушка, избушка, мне в тебя лезти, хлеба ести. Повернись к лесу глазами, ко мне воротами, мне не век вековать, одну ночь ночевать… И хотя он слишком давно был тем ребенком и подростком, что ходил в такие избушки на возрастные испытания, Бранемер снова ощутил холодок в груди. В подобные места не заявляются просто так, а только тогда, когда речь идет обо всей судьбе твоей.

Его люди, как и Божаня со своими, остались снаружи. Божаня попросил у хозяйки позволения, и его отроки начали выносить из поставной клети мешки и косяки тканины. Поскольку зимой Лютава в лесной избе не жила, большую часть полученных от «волков» по осени подношений она пересылала в Крас-городок.

Войдя, Бранемер уселся на предложенное место и оглядывался, пока хозяйка разжигала лучины и собирала на стол – подкрепиться гостю с долгой дороги. Без малейшего признака удивления или любопытства, будто ожидала гостя.

– Это что – тоже «волки» тебе, матушка, в дар поднесли? – Когда Лютава обернулась, Бранемер кивнул на серебряные чаши, которые она только что поставила на стол. Такие неуместные в полутьме обычной избы, точно черепки разбитой луны.

– Сын привез, – отозвалась она, доставая хлеб.

И это слово подтолкнуло Бранемера к разговору, начало которого он сам только что хотел оттянуть. Не в силах больше молчать, он оперся о колени, в упор пристально глянул на Лютаву и спросил:

– А мой сын где?

Лютава подавила улыбку, с трудом сдержав желание глянуть под лавку и пошуровать ложкой в горшках: не там ли схоронился, вдруг да выскочит? Но об этом с Бранемером шутить не стоило.

– Я не знаю, – сохраняя невозмутимый вид, дала она такой же простой ответ. – А почему ты ищешь его у меня?

– В другом бы месте поискал, кабы знал где! – с мрачноватой прямотой отозвался Бранемер. – Но если кто и знает, то разве что ты. Или братец твой.

– Я не видела твоего сына уже… – Лютава помедлила, припоминая. – Года три. Или четыре. Раньше он приходил ко мне весной и осенью вместе со своей стаей, и в последний раз сказал, что пойдет… Он собирался к вятичам. Они часто туда ходят. Но больше он не приходил ни ко мне, ни к Люту.

– Так что же вы молчали, волки косматые! – Бранемер в негодовании хлопнул себя по коленям. – Может, его в живых уж нет!

– Он жив, – даже с некоторым удивлением ответила Лютава. – Если он не приходит, значит, не хочет, а кто же ему прикажет?

– Откуда знаешь, что он жив? – с недоверием буркнул князь, у которого на самом деле отлегло от сердца.

– Смотри! – Лютава указала куда-то вверх и в сторону. – Подойди сюда.

Сидевший на лавке под оконцем Бранемер поднялся и подошел к красному углу, где стояли на полочке темные чуры с едва обозначенными лицами. Но Лютава показывала не туда, а на матицу. В толстой потолочной балке торчал довольно глубоко воткнутый нож с простой рукоятью оленьего рога. Нож Бранемер сразу узнал, и защемило сердце. Этот клинок он сам выковал в тот далекий день, когда родился его единственный сын Огнесвет. Сперва нож лежал в люльке, оберегая младенца; когда пришло время, Бранемер обучал отрока владеть им. В последний раз князь видел его на поясе у сына. Странно и обидно было обнаружить его в избе чужой опасной женщины, которая говорила о единственном наследнике Бранемера чуть ли не с равнодушием и ничуть не волновалась о его судьбе.

– П… почему он здесь, у тебя?

– Твой сын отдал его мне еще семь лет назад, когда пришел сюда впервые. Ты же просил нас присматривать за ним, вот мы и присматриваем. Если бы он попал в настоящую беду, нож бы заржавел. Если бы погиб, из щели под ножом потекла бы кровь. Пока ничего такого нет, а значит, если твой сын не дает о себе знать, он… делает это по собственной воле. – Лютава понимала, что эти слова причинят боль отцу, и постаралась их смягчить.

– Но как он может… он же знает… знает, как мало времени осталось! – уже не скрывая волнения, заговорил Бранемер. – Эта зима, да вторая, а там и все! Если до следующего Медвежьего дня он домой не воротится и жену не возьмет, пропадет совсем, навек зверем лесным останется!

– Это ты думаешь, что времени мало. А для парня молодого год с четвертью – это Ящерова бездна времени! – Лютава снисходительно улыбнулась. – Не помнишь, как сам был молодым? Да и долго ли жену найти? Мало ли на свете девок? Этого добра ни сеять, ни жать не приходится.

– Да кого он в лесу найдет! – Бранемер горестно махнул рукой. – Шишигу какую! Девку найти невелик труд, да разве такому, как он, любая в жены сгодится? Мы ведь с тобой сговорились! Где невеста его, что ты мне обещала?

– Да вот! – Лютава невозмутимо показала туда же.

Бранемер снова поднял глаза и увидел, что неподалеку от ножа, на ладонь повыше, воткнуто обычное веретено, обвитое серой шерстяной нитью.

– Вот и она, невеста ваша. Рядышком с ним сидит уже восемь лет. Как объявится сынок твой, так и за невестой поедем.

– Да как же он объявится? – Бранемер терял терпение.

– Как срок придет.

– Да срок уже выходит!

– Успокойся, княже! – с увещеванием, словно ребенку, сказала Лютава и положила ладонь ему на грудь. – За год с четвертью за Греческое море можно съездить и назад воротиться.

И Бранемер умолк, забыв, из-за чего волновался. Лютава никогда не была красавицей, и никогда он не был в нее влюблен, даже тогда, когда намеревался взять в жены. Но близость этой женщины завораживала его и подчиняла. Если бы, скажем, оба они овдовели, теперь он ни за что не согласился бы на ней жениться, опасаясь целиком подпасть под ее волю. Лютава не пыталась внушать страх, но Бранемер с огромным трудом боролся с ощущением, что она все знает гораздо лучше него и самое для него подходящее – просто покориться и делать, как она скажет. Для князя это никуда не годится! И пусть даже она умна и худого не посоветует – он предпочитал думать своей головой и не приехал бы к ней сюда, если бы не боязнь навек лишиться единственного сына.

– Это ты виновата! – глядя ей в глаза и с трудом выдерживая ее сочувствующий, почти ласковый взгляд, пробормотал он. – Из-за тебя он стал таким…

– Я тебе только волю богов передала, – без обиды, мягко ответила Лютава. – И тебя их советы принимать никто не неволил.

Бранемер молчал: она сказала правду. Но вот уже восемь лет напряженно раздумывая обо всем произошедшем, он не мог отделаться от впечатления, будто Лютава, причастная к появлению его сына на свет, влила в жилы младенца кровь оборотней, хотя не состояла с юным Огнесветом Бранемеровичем даже в отдаленном родстве.