– Задержали злодеев?

– Да где ж! Лишь шум пошёл, они дёрнули. Трёх человек не досчитались из могильщиков с самим бригадиром.

– А чего это Юрий Михайлович к вам прицепился? У нас вчера Зоя Михайловна Зинина дежурила по аппарату. Она, кстати, и специализируется по убийствам. Ей и выезжать.

– Одного охранщика, пожилого старичка, враз опознали местные работники. Сначала собаку его нашли, тоже убитую. С собаки всё и началось. А вот со вторым трупом закавыка вышла. Никто его никогда не видел. Представляешь? На кладбище? Среди своих вдруг чужой оказался!

– Ну?

– Вот Донской и вспомнил про нашего пропавшего Дзикановского. По возрасту вроде подходящий. Ростом тоже – высок. Худощав. Хотел уточнить насчёт особых примет.

– Кто ж его видел? Юрий Михайлович что-то попутал. Я ведь производил осмотр тела приятеля пропавшего – Семиножкина. А приметы?.. Нет. Я не помощник.

– У меня на днях была вдова на допросе. Я пробовал её пытать насчёт личности этого товарища. Но она не в себе была. От смерти мужа ещё не отошла. Ничего толком не рассказала. Ты вроде с соседкой Дзикановского встречался? Она ничего не поясняла?

– Худощав. Выше среднего. Интеллигентное лицо. Бородку носит. Без очков. Вот вкратце, что она могла сказать про нашего поэта.

– Поэта? Да какой он поэт! Серафима Илларионовна мне рассказывала, что Аркадий Викентьевич Дзикановский несостоявшийся врач, баловался литераторством, правда, книжек не издал, пробовал себя ещё в артистах… Однако последнее время пришлось ему работать фармацевтом не то в аптеке областной, не то на базе облздравотдела.

– Забавно. Соседка его, достаточно сохранившаяся особа, как это?.. Бальзаковского возраста?..

– Есть такие дамочки.

– Вот она и рассказала мне, что красавец наш бородатый стишки ей почитывал, увлекался Блоком, сам писал и грозился ей посвятить целую оду.

– Многосторонняя личность, – покачал головой старший следователь. – Тебе следует внимательнее им заняться. Если прибавить к этому, что подружился он с Семиножкиным на почве общей страсти к коллекционированию икон, картин на библейские темы и другого церковного раритета, то вырисовывается фигура неординарная. Тебе не кажется?

– Вдова расписывала свои страсти, увлечения поэтами Серебряного века, живописью; послушать её, так она всё свободное время на этюдах проводила, а я в квартире ни мольберта, ни кистей, ни одного рисунка её не заметил.

– Богема… – протянул Федонин. – Они больше мечтают, чем делают. Послушать их, так… Ко мне пришла, я ей чайку предложил, больно уж у неё личико показалось мне бледноватым. Она перчатки с локтей стянула и машет так… ну чуть жива! Я за валидолом сунулся, держать начал для своих клиентов с некоторых пор, а она кофе попросила.

– Нашлось?

– Нашлось. Моя пузатая клиентура приучила, они без кофе не могут.

– Расширяешь кулинарный кругозор, Павел Никифорович? – прыснул я. – Правильно, а то попадёшь впросак.

– И попал. С этой Семиножкиной. Она после кофе, хотя и не пила почти, папироску попросила.

– «Беломор»?

– А других нет.

– Сигареты заведи.

– Ладно тебе. Меня, конечно, покоробило, но сдержался, слова не сказал, а она, закурив, аквариум мой приметила, будто как вошла и не видала, ну и защебетала: «Ах, Анри! Ах, Анри! У вас прямо Матисс!..»

– «Красных рыбок» вспомнила, – буркнул я, усмехаясь (у меня Очаровашка без ума от импрессионистов, ну и я поднаторел).

– Вот, вот, – хмыкнул Федонин. – Она тоже про этих рыбок заикнулась. Ну а я сразу завёлся, начал ей про своих, которые в воде плавают, что они едят… какой уход требуют… собрался разговорить вдову…

– А она?

– Она улыбаться начала. И такая, знаешь, снисходительная улыбка у неё! Я по лицу характер не спец угадывать. Сейчас увлечение пошло. Гадать по роже.

– Физиогномика.

– Точно. Я не признаю. Блуд самый настоящий. Но когда ущучил её взгляд и в лицо всмотрелся… а ведь гражданка не так проста…

Старый лис во всей своей красе наслаждался этим открытием, заново переживая, его лицо преобразилось. Но я язык прикусил, не часто он откровенничал, а потом обидчив; нет, лучше не задевать.

– Тронула она вас своей красотой, Павел Никифорович. Чего уж там, – отшутился я. – Признайтесь, захотелось сбросить годков эдак двадцать?

– Сложная натура эта Серафима Илларионовна, – будто не слыша меня, продолжал Федонин и за портсигаром потянулся. – В нашей истории с алмазным крестом архиерея она не последняя скрипка. Скрытная чересчур.

– Её место одно из центральных – вдова убитого, – буркнул я.

– Не приходится спорить, только и здесь сплошь недоразумения, – поморщился старший следователь. – Со своими тайнами, похоже, покойничек с ней особенно не делился. И про сейф она якобы ничего не знала, и про крест этот чудодейственный ни слуху ни духу. Сомневаюсь я, что такая красавица своими прелестями не могла растопить душу скупого рыцаря. А не интересовать её это не могло. Личность страстная, только упрятана она за семью замками. Я у неё клещами вытаскивал информацию на Дзикановского. А она переиграла, с отчеством заминку изобразила.

– С отчеством?

– Аркадиком его всё время называла, вроде как мальчика на побегушках. Своего, покойника-то, постоянно Дмитрием Филаретовичем, ну князь, да и только! А этого, как гарсона. Ну я её и спроси про отчество. А она глазки закатила, задумалась, вспоминать начала…

– Врала.

– Лукавила, но так тонко. И переиграла. Тоже, наверное, брала курсы у какого-нибудь Станиславского. Или пробовалась в водевили.

– Мне Донсков передал, что их соседка, Матрёна Бокова, про эту парочку думает.

– Юра со мной тоже поделился. Вот я на неё тогда и взглянул по-иному, но вида не подал, думаю: пой, птичка, пой. Про род его занятий совсем почти забыла. Стал я её допытывать, за какие грехи его из врачей попёрли, так она понесла несусветное…

– Это чего ж? Очень интересно. Я, знаете ли, когда осмотр делал, в её комнате большое количество зеркал приметил.

– Ты же сам её внешность отмечал. Почему бы женщине не полюбоваться на себя лишний раз?

– Так-то оно так. Но больно уж чрезмерным показалось мне их количество. К тому же ни одно не прикрыто материей. При покойнике у нас завешивают. Я у соседки, старушки богомольной, поинтересовался насчёт этого. А она мне не ответила, только фыркнула хуже злой кошки и на вдову скосилась. Ей, я понял, самой не по нраву. Бабка носом повела, не она, мол, здесь хозяйка, а сама по углам крестится.

– Это ты к чему про зеркала-то?

– А чёрт его знает! Я Толупанчика спросил, а тот у бабки своей. Ивелина Терентьевна тоже враз закрестилась, обругала внучка и сказала, что открытые зеркала – большой грех, они вроде накликают нечистую силу.