воздух выпускался наружу.

День шел за днем.

Из-за отсутствия Чи-Най-Чанга вахты сделались чаще, а служба стала труднее.

Но тяжелее всего приходилось Бромбергу и Суравину.

Ежедневно Бромберг давал уроки работы беспроволочным телеграфом Суравину и, надо отдать справедливость, последний работал с огромной энергией.

В свободные минуты на урок приходил и Верлов, Вера же и маленькая Нянь-Си под наблюдением мужчин учились управлять подводным кораблем, чтобы облегчить впоследствии работу мужчинам. Семь суток на поверхности океана шумел шторм, но корабль, не замечая его, свободно подошел к южному японскому острову Киу-Сиу и, обогнув его, продолжал свой путь по Японскому морю.

Наконец ветер совсем стих, и поверхность моря стала совершенно гладкой и блестящей.

Теперь Бромберг все чаще и чаще поднимался на глубину одной сажени, чтобы наблюдать за поверхностью моря через наблюдательную трубку.

Однажды днем он подозвал к себе Верлова.

– Посмотрите-ка, что это там за странная эскадра! – проговорил он, уступая ему место. Верлов взглянул в трубку и пожал плечами.

– Странно! – проговорил он наконец. – Флаги всех наций… Соединенная эскадра!.. Гм… на земле что-нибудь да случилось! Может быть, война? Но… кто же с кем воюет?

Соединенная эскадра осталась позади.

Теряясь в догадках, путники снова углубились сажен на пять и продолжали путь.

Спустя трое суток Верлов сообщил, что они идут около залива Джигит, севернее Владивостока.

Тут было пустынно и по берегу на далеком расстоянии не видно было ни одного поселка.

– Сейчас мы поднимемся! – сказал Верлов. – Ни одна душа, кроме гиляков, не увидит нас тут. Да и гиляки вряд ли заметят.

Продвинувшись еще на север до Татарского пролива, Бромберг дождался ночи и поднялся на воздух.

Курс был взят на Хабаровск.

Спустя несколько часов полета «Владыка» был уже над Хабаровском и кружился над сонным городом и над его окрестностями, выбирая глухое место для спуска.

За чертой города воздушно-подводный корабль спустился совсем низко и через полчаса опустился на небольшую горку, вернее скалу, по виду совершенно неприступную. Кругом была тайга, и до города было верст семь.

Но когда стали зондировать местность, оказалось, что кругом скалы – непроходимая топь, покрытая вековыми деревьями и мхом.

Приходилось искать другой план высадки.

И Верлов нашел.

– Теперь ночь, – сказал он. – Если мы подлетим к самой окраине города, нас никто не заметит. Мы выгрузим где-нибудь в лесу наш багаж и высадимся сами, а Бромберг улетит на скалу и прилетит за нами ровно в полночь через двое суток на то самое место, где мы высадимся. Мы же в двое суток устроим все наши дела.

Не теряя минуты, «Владыка» поднялся на воздух и спустился на почтовую дорогу, в четверти версты от города.

С корабля были спущены драгоценности, один аппарат беспроволочного телеграфа, кое-что из белья и других вещей, после чего на землю спустились Верлов, Вера и Суравин, а корабль снова улетел в тайгу.

Оставшись одни, все трое перетащили ящики в лес, и Верлов, оставив у вещей Суравина и Веру, отправился в город.

Рассветало.

Добравшись до почтовой станции, Верлов разбудил хозяина и спросил, где он может купить пару порядочных лошадей и кибитку.

Оказалось, что у почтосодержателя есть и то и другое.

Быстро сторговавшись, Верлов купил за четыреста рублей пару крепких томских лошадей и крытый тарантас за двести семьдесят рублей.

Тут же он купил полную подержанную сбрую, сам запряг лошадей и поехал из города.

В несколько минут все ящики были нагружены, Вера с отцом сели в тарантас, Верлов поместился на козлах, и экипаж помчался в город.

Сначала заехали на постоялый двор, где Верлов сдал лошадей и экипаж на попечение хозяина, затем он сбегал за двумя извозчиками, и все трое, нагрузив на пролетки багаж, отправились в гостиницу.

Верлов снял четыре хороших соседних номера, разместил в них Суравина с дочерью и багаж, а сам, не теряя времени, ушел в город.

Уже совсем рассвело, город ожил, и некоторые лавки уже открылись.

Бродя по улицам, Верлов смотрел на билетики, наклеенные на окнах и воротах, ища продажных домов.

Прошатавшись часа три, он нашел домов пять, из которых три были каменные и довольно нарядные.

От дворников он узнал адреса хозяев и тотчас же направился к первому из них.

Но по дороге он зашел к лучшему ювелиру и спросил его, не купит ли он у него драгоценных камней, привезенных из Южной Африки.

Себя он выдал за купца, торгующего оптом драгоценными камнями.

Ювелир пожелал посмотреть товар.

Вынув из карманов пять коробочек, Верлов показал ему сначала бриллианты, затем сапфиры, рубины, изумруды и смарагды.

Он торговался как настоящий купец, спорил, доказывал, уходил и возвращался назад.

Кончилось тем, что купец купил у него часть камней за семьдесят три тысячи, но так как денег у него с собой не было, то Верлов отправился вместе с ним в банк, где и получил всю сумму сполна.

От этого ювелира он зашел к четырем второстепенным и продал им камней в общей сложности на девяносто тысяч рублей.

Теперь у него был с собой достаточный запас денег, и он направился к хозяину самого лучшего из продававшихся домов.

После упорного торга дом был приобретен за сорок восемь тысяч.

Пока у нотариуса писалась купчая, Верлов направился к хозяину второго дома.

Таким образом он приобрел за сто десять тысяч три дома на свое имя, и окончание формальностей было ему обещано на следующий день.

Покончив с вопросом о домах, Верлов отправился к священнику.

Он показал ему документы невесты и свои, сказал, что ему нужно поскорее сыграть свадьбу, так как он должен уехать по делам, и упросил священника назначить венчание на следующий день.

После долгих уговоров священник, получивший пятьсот рублей, согласился сделать оглашение в тот же день и назначил час венчания.

Устроив все это, Верлов возвратился в гостиницу, сообщил обо всем сделанном Суравину и Вере и посоветовал Николаю Саввичу немедленно сделать визиты.

Они переоделись и вместе поехали к наиболее крупным купцам и представителям администрации, сговорившись рассказывать, что путешествуют вместе и решили устроиться в Хабаровске.

Оказалось, что некоторые купцы, бывавшие часто в Москве, лично знали Суравина как одного из крупных московских купцов, с которым приходилось иметь дела.

Но если Суравина знали в купеческом обществе, то Верлов оказался еще более известным в интеллигентном обществе.

А так как портреты Верлова печатались во многих журналах и газетных приложениях, то, конечно, его личность не возбудила никаких сомнений.

Одним словом, Верлов и Суравин были приняты всеми с большим удовольствием, и никого не удивило известие, что