Заключенные молчали.

– Есть! – ответил я.

Кислов быстро подошел ко мне.

– Какую кладку умеешь делать?

– Любую.

– Печь в бане можешь сложить?

Такого оборота дела я не ожидал и слегка растерялся. Одно дело – сложить небольшую печь в бараке, другое – огромную, с котлами и трубами в бане. «Эх, была не была!»

– Могу. Что ж тут мудреного!

– Как фамилия?

Я назвал.

– Завтра с утра начинай… Сколько подручных надо?

Я задумался – а бог их знает сколько!

– Двух! – храбро ответил я.

– Почему – двух?

– Один для замеса, другой – подавальщик.

– Ладно. Одного я тебе дам. Другого сам подбери.

И ушел.

Я имел весьма смутное представление о строительстве каких бы то ни было печей, тем более – банных. Правда, я как-то работал подручным печника при кладке печи в доме начальника 6-го лагпункта, но только два дня. И в памяти осталось лишь то, что было у меня перед глазами: в корыте куча глины с песком и водой, и я все размешиваю лопатой. Оставалось одно – найти настоящего печника в помощники.

Я ходил по баракам и покрикивал:

– Эй, братцы, печники среди вас есть?

Подходили многие, но я им всем давал отвод по той простой причине, что уж очень они чем-то смахивали на меня в своих познаниях в печном искусстве. Наконец, я вспомнил, что в седьмом бараке живет человек с прозвищем Печник. Ведь не могли же человеку так просто дать кличку!

Это был небольшого роста, с бородкой клинушком, юркий мужичок Левушка. Мы быстро подружились и сговорились. Мужичок, видимо, кое-что понимал в своем мастерстве, даже в лагерь попал в некотором роде за это мастерство. В городе Калинине сложил мужичок печь в какой-то артели им. Сталина. Артель не доплатила ему 23 рубля. Три недели ходил Левушка за своими кровными денежками – не платят. Тогда выпил водочки, сочинил частушку, пришел под окна артели и пропел:

Вместо артели ему заплатил НКВД, заплатил с лихвой: дали пять лет.

С рассветом мы с Левушкой пришли в новую баню и нашли там нашего третьего компаньона. Он оказался китайцем, очень слабосильным и скверно говорящим по-русски. Сидел он, кажется, за контрабанду опиумом.

В бане хорошо, славно пахло смолистой сосной. Все материалы для нас уже были привезены с вечера: глина, песок, кирпич, огромный котел, трубы и т. д. Мы с Левушкой наскоро составили чертежик, послали китайца за водой, и работа закипела.

Часа через два пришел Кислов.

– Ну, как дела?

– Все в порядке, – отвечал я. – Вот только, Яков Захарыч, кирпич скверный. Нельзя ли настоящего достать?

– Только сырец, другого нет. И вот что – вы поторапливайтесь. Люди завшивели – мыться негде. Чтоб через неделю закончили.

Жадный до курева, китаец протянул руку.

– Твоя нам махолка давал, тогда мозно быстло.

Десятник поморщился, отсыпал из кисета махорки и ушел.

Золотые дни настали для нас. Работа легкая, над головой крыша и регулярный паек хлеба – 800 граммов в день. С ужасом мы вспоминали повал леса на трассе, где, облепляемые комарами, под палящим солнцем, дождем, в нечеловеческом труде зарабатывали тот же кусок хлеба, и с ужасом думали о том времени, когда печь будет выстроена и нам придется снова возвращаться на трассу. Поэтому, несмотря на брань десятника, мы всячески затягивали кладку. Через неделю вывели лишь полпечи и начали вмазывать котел. Зато наши лица заметно округлились.

Одно огорчало меня: я стал сомневаться в мастерстве Левушки. Он часто задумывался, то и дело производил измерения и раза два разбирал основание дымохода. А когда начали вмазывать котел, то вдруг он решил начисто переложить поддувало, для чего пришлось выломать половину кубического метра готовой кладки. Когда же печь достигла двух третей высоты и довольно ясно вырисовалась ее кособокость, то даже китаец неодобрительно заметил Левушке:

– Твоя мало-мало врет.

– А ведь в самом деле, Левушка, есть небольшой просчет, – подтвердил я.

Десятник же разбушевался не на шутку.

– В карцер отправлю! – кричал он. – Не умеете, так не беритесь.

– Сырец, Яков Захарыч, ничего не поделаешь, – оправдывался я.

– Головы у вас сырец! – шумел десятник.

– Ничего, Яков Захарыч, – утешал его Левушка. – Дополнительную кладку сбоку положим полкирпичика, она и выравняет.

В окончательное уныние пришел я, когда печь была готова. «Пришел» – по двум причинам: во-первых, наступило время отправляться на трассу, во-вторых, от неосторожного и таинственного сообщения Левушки. Оказывается, он вспомнил, что при массивных кладках из сырца в углы пропускаются железные стержни. Никаких стержней мы не замуровывали, и я сразу похолодел при мысли о будущем нашего детища. Впрочем, работа была окончена и оставалось только одно – сохранить тайну кладки.

Открытие бани было торжественным. Первыми пожелали помыться начальник лагпункта и начальник охраны.

Баню мы затопили с утра. Дым упорно не шел в дымоход, шел через поддувало прямо в баню. Кашляя, задыхаясь, мы поминутно выбегали на волю подышать свежим воздухом, и также упорно Кислов предсказывал нам карцер. И вдруг – чудо! – дым пошел в трубу. Загудело поддувало, вода стала нагреваться, и к полудню, когда пришли «начальнички», баня была истоплена. Пока они мылись, а мылись они долго – часа два, вокруг бани стали собираться другие лагерные аристократы, рангом пониже, со свертками свежего белья в руках: коменданты, нарядчики, десятники. Ожидая, деловито осматривали сруб, конопатку, предбанник, лежали на траве, курили.

– Славная баня…

– Ничего себе.

Пришел повар, жулик, со странной фамилией – Пушкин. Заглянул, приложил руку козырьком к окошечку, деловито осведомился:

– Каменка есть?

– Каменки нет, – ответил я.

– Тогда ваша баня ни хрена не стоит.

Плюнул и ушел.

Распаренные, красные, довольные, вышли «начальнички» из бани. «Сам» похлопал меня по плечу и изрек:

– Молодцы.

Икнув, добавил:

– Вот что: назначаю тебя заведующим баней, а тебя, – ткнул он пальцем в китайца, – прачкой. Стирать – чтоб как в Китае. А тебя, старичок, – водоносом и дровоколом.

Вечером, в бараке, товарищи поздравляли нас. Мы же просто ошалели от счастья. Левушка ходил из барака в барак и всем рассказывал, как это случилось; китаец за гимнастерку выменял у лекпома эфиру, нанюхался и заснул под нарами. Я пошел (по приглашению – ведь я с этого дня становился тоже «аристократом») в гости к топографу пить чай.