Однажды дождливым днем ноября следующего года автобус доставил Перри в Вустер, индустриальный городок в Массачусетсе, где улицы такие крутые и горбатые, что даже в самый погожий денек кажутся унылыми и враждебными.

– Я нашел дом, где жил мой друг. Мой армейский приятель из Кореи. Но там мне сказали, что он выехал шесть месяцев назад и они понятия не имеют, куда он девался. Беспросветный мрак, горькое разочарование, конец света и так далее. В связи с этим я отправился в винный магазин и купил полгаллона красненького и, вернувшись на автобусную остановку, сел там и стал пить вино, чтобы хоть немного согреться. Мне было хорошо, пока не пришел какой-то мужик и не арестовал меня за бродяжничество.

В полиции Перри записали как «Боба Тернера» – так он себя назвал, потому что его искало ФБР. Он провел в тюрьме четырнадцать дней, был оштрафован на десять долларов и в точно такой же дождливый ноябрьский день покинул Вустер.

– Я отправился в Нью-Йорк и снял номер в гостинице на Восьмой авеню, – сказал Перри. – Недалеко от Сорок второй улицы. В конце концов я нашел ночную работу в пассаже дешевых лавчонок. Тут же, на Сорок второй улице, рядом с «Автоматом» – так называлось место, где я питался, когда было на что. За три месяца я так ни разу и не выходил за пределы Бродвея. Прежде всего потому, что у меня не было нормальной одежды. Только западный прикид – джинсы и сапоги. Но на Сорок второй улице никому до этого не было дела, там все стерпят. В жизни своей больше не видел столько наркоманов.

Он прожил зиму в этом уродливом, освещенном неоном районе, где воздух пропах воздушной кукурузой, хот-догами и «фантой». Но потом, в одно яркое мартовское утро на грани весны, как вспоминал сам Перри, «меня разбудили двое фэбээровских ублюдков. Арестовали меня в гостинице. Хлоп! – и меня выдали канзасской полиции. Привезли в Филипсбург. Там все та же славная тюрьма. Они меня просто пригвоздили к кресту – воровство, побег из тюрьмы, угон автомобиля. Впаяли мне „от пяти до десяти" – и в Лансинг. Оттуда я написал папе. Сообщил ему свои новости. И еще написал Барбаре, моей сестре. Больше у меня никого не осталось. Джимми покончил с собой. Ферн выпала из окна. Мать умерла. К тому времени она была мертва уже восемь лет. Все ушли, кроме папы и Барбары».

Письмо от Барбары лежало в стопке тех бумаг, которые Перри не захотел оставлять в гостиничном номере в Мехико. Письмо, написанное приятным разборчивым почерком, было датировано 28 апреля 1958 года. В то время адресат сидел в тюрьме уже третий год:

Дорогой брат Перри,

мы получили сегодня твое 2-е письмо, прости что не ответила на первое. У нас здесь, как и у вас, становится все теплее, и наверное, у меня начнется сенная лихорадка, но ничего, еще посмотрим, кто кого. Твое первое письмо меня, как и следовало ожидать, очень встревожило, но не писала я тебе не поэтому – я постоянно занята детьми и никак не могу выкроить время для того, чтобы сесть и сосредоточиться на письме. Донни научился открывать двери и встает на стулья и другую мебель, а я без конца волнуюсь, что он свалится.

Иногда получается вывести детей в сад поиграть, но всегда мне приходится за ними присматривать, потому что я боюсь, что без меня они поранятся. Но ничто не вечно, и я знаю, что сама же буду жалеть об этом времени, когда они станут самостоятельно бегать по улицам и я не буду знать, где они. Вот тебе, если интересно, кое-какая статистика:

Рост (дюймы) Вес (фунты) Размер обуви

Фредди 36-1/2 26-1/2 7-1/2 уз.

Малыш 37-1/226-1/2 8 уз.

Донни 3426 6-1/2 шир.

Как видишь, Донни довольно крупный мальчик для своих 15 месяцев. У него уже 16 зубов, и он такой жизнерадостный и солнечный, что его невозможно не любить. Он ходит в одежде того же размера, что и Малыш с Фредди, но штаны ему пока длинноваты.

Я собиралась написать тебе большое письмо, так что, вероятно, мне придется делать это с перерывами, и сейчас как раз один из них настанет, потому что подошло время купать Донни – Малыша и Фредди я вымыла утром, потому что сегодня довольно холодно и на улицу они не выходили. Я скоро вернусь.

Для начала о том, как я печатаю на машинке. Не стану врать, я не настоящая машинистка, печатаю одним пальцем, если постараюсь, то пятью, и хотя я помогаю Папе Фреду печатать документы, у меня уходит час на то, что у профессионалов занимает 15 минут. Если серьезно, то я не имею ни времени, ни желания достигать в этом деле мастерства. Но, по-моему, здорово, что ты увлекся машинописью и научился печатать лучше любой машинистки. Мы всегда обладали способностью быстро схватывать новое (Джимми, Ферн и мы с тобой), и во всех нас была доля природного артистизма – помимо прочих талантов. Даже в маме с папой.

Я действительно считаю, что нам некого винитьв том, что мы делаем со своими жизнями. Ученые доказали, что примерно в семь лет ребенок достигает «возраста разума» – это значит, что в этом возрасте мы понимаем и знаем разницу между «хорошо» и «плохо». Конечно – среда играет ужасно важную роль в нашей жизни, как в моей, например, сыграл важную роль женский монастырь, и я этому рада. Что касается Джимми – он был самый сильный из всех нас. Я помню, как он работал и ходил в школу, хотя никто ему не говорил, что нужно делать, он по своей воле что-то из себя делал. Мы никогда не узнаем причины того, что с ним произошло, почему он сделал то, что сделал, но мне до сих пор мучительно о нем думать. Для меня это была такая утрата. Но мы не умеем контролировать свои слабости, и это также касается Ферн и сотен тысяч других людей, включая нас с тобой, – поскольку у всех у нас есть свои слабые стороны. В твоем случае – я не знаю, в чем конкретно твоя слабость, только я считаю, что НЕ СТЫДНО, КОГДА У ТЕБЯ ГРЯЗНОЕ ЛИЦО, СТЫДНО, КОГДА ТЫ ЕГО НЕ МОЕШЬ.

Со всей откровенностью и любовью к тебе, Перри, – ты ведь теперь у меня единственный брат, дядя моих детей, – я не могу признать твое отношение к нашему отцу или к твоему заключению СПРАВЕДЛИВЫМ или естественным. Ты можешь,конечно, обижаться на меня, негодовать – я понимаю, что всякому человеку неприятно, когда его критикуют, и вполне естественно сердиться на того, от кого эта критика исходит, поэтому я готова к тому, что произойдет одно из двух: а) ты больше мне не напишешь вообще, либо б) напишешь письмо, где выскажешь все, что ты обо мне думаешь.

Надеюсь, я ошибаюсь, искренне надеюсь, что ты хорошенько поразмыслишь над моими словами и попытаешься понять чувства другого человека. Пожалуйста, пойми, что я прекрасно знаю, что я для тебя не авторитет, я не могу похвастать особым интеллектом или образованностью, но я считаю себя нормальным человеком, обладающим способностью логически мыслить и желанием жить согласно заповедям Бога и людей. Также верно, что я несколько раз «оступалась», и это нормально – потому что, как я уже сказала, я человек и поэтому не лишена человеческих слабостей, но, повторяю: не стыдно, когда лицо грязное, стыдно, когда его не моешь. Никто лучше меня самой не знает моих недостатков и ошибок, так что обо мне говорить не будем.

Теперь первое и самое важное из того, что я хочу сказать, – папа не может отвечать за твои дурные поступки или добрые дела. То, что ты делаешь, как хорошее, так и плохое, это твое личное деяние. Насколько я знаю, ты жил так, как тебе нравилось, не обращая внимания на внешние обстоятельства, на людей, которые тебя любили, – и причинял им боль. Не знаю, сознаешь ты это или нет, но меня, так же как и папу, в тебе смущает не то, что ты что-то натворил, НО ТО, что ты не выказал ни малейших признаков ИСКРЕННЕГО сожаления и проявил полное неуважение к каким бы то ни было законам, людями вообще к миру. В твоем письме отчетливо звучит, что во всех твоих проблемах виноват кто-то другой, но только не ты. Я признаю, что ты умный, у тебя большой запас слов, и я чувствую, что ты способен сделать все, за что возьмешься, и сделать хорошо, но что конкретно ты хотел бы делать и желаешь ли ты работать и честно трудиться для достижения своей цели? Успех никогда не дается легко, я уверена, что ты неоднократно это слышал, но вреда не будет, если услышишь еще разок.