Но в комнате ее ожидало чудо. Чудо цвета июньских листьев, когда сквозь них просвечивает жаркое солнце. Чудо, сшитое из лучшего китайского шелка по лучшим парижским лекалам. Зеленое платье с узенькой талией, мыском спускающейся на пышную юбку, со множеством узких оборочек, украшающих лиф и рукава, — сколько же труда нужно, чтобы нашить все эти оборочки, и сколько труда, чтобы вышить платье белым по зеленому тонким узором! Платье сияло, как летняя мечта, и Агнесс не могла поверить в его реальность, даже когда Агнесс прижалась щекой к шелку, наслаждаясь его прохладной гладкостью. Даже когда примерила платье и убедилось, что оно сидит — будто по мерке сшито, и что в нем она выглядит стройнее (еще бы, ведь оборочки на лифе придают бюсту несуществующий объем!), и свежее, и ярче! К платью прилагалась изящная шляпка: снаружи — зеленая, изнутри — белая, украшенная магнолией и белыми лентами. И пара новых перчаток. И алая наперстянка, выскользнувшая из складок зеленого шелка…

Наперстянка.

Тут везде растет наперстянка…

Но почему-то дядюшка принес ее с собой и приложил к своему подарку.

К своему чудесному, изумительному, щедрому подарку.

Он проиграл — и признал свой проигрыш.

Прежде, чем выйти из комнаты, Агнесс приколола алую наперстянку себе на грудь. Вместо брошки. И пожалуй, цветок смотрелся красивее, чем любое ювелирное украшение. Хотя бы потому, что Агнесс знала: к нему прикасался Джеймс…

Преодолев смущение, она постучалась к нему в кабинет, но дядюшка прокричал, что у него сегодня неприемный день, но если ей нужно заказать требу, пусть просунет под дверь записку и два шиллинга. На этом и расстались.

Ужинали у миссис доктор Билберри по старинке, еще до заката солнца, чтобы гостям потом не пришлось возвращаться домой в потемках («и чтобы сэкономить свечи», читалось в раздраженном взгляде Милли). О дороге в пасторат Агнесс не беспокоилась. Расщедрившись, мистер Линден распорядился достать из сарая экипаж и привести его в порядок — смазать колеса, стряхнуть паутину с сидений, обновить потрескавшийся лак. Экипаж дядюшки был, конечно, попроще, чем роскошное ландо Лавинии, но племянница все равно обрадовалась и попросила Диггори сделать несколько лишних кругов вокруг их городка. Радовало ее и то, что дядюшка больше не заикался о квакерском капоре.

Но, как выяснилось тем же вечером, в обстановку дома миссис Билберри эта несуразная конструкция вписалась бы куда лучше, чем новая шляпка и платье Агнесс. Снаружи двухэтажный дом был отделан штукатуркой под кирпич, но внутри он был фахверковым, с толстыми глинобитными стенами и выпирающими ребрами балок. Нескладная служанка проводила Агнесс в столовую, где ее поджидали миссис и мисс Билберри. Обмениваясь с ними любезностями — натянутыми и довольно нервными, причем с обеих сторон — гостья успела оглядеться. Обоев на стенах не было, лишь густой слой терракотовой краски, модной лет двадцать назад. Мебель тоже была старой, с продавленными сидениями. В зеркале над камином отражались цветы из бумаги, упрятанные под стеклянные колпаки, сам же камин был прикрыт аляповатым панно. Только ковер на полу был подозрительно новым — его явно стелют только перед приходом гостей. По сравнению с этими апартаментами, даже пасторат казался олицетворением домашнего уюта.

Бедная Милли! Агнесс горячо пожала ей руку, но девушка отвела глаза. Всем своим видом она походила на мученицу, которая уже взошла на костер и только ждет, когда подожгут сухие ветки.

Как только дамы заняли свои места за столом, все та же служанка принесла ужин — холодную ногу, некогда принадлежавшую поджарой, очень спортивной овце, картофель и пирог с голубями. Пирог производил сильное впечатление — сквозь толстую корку торчали обуглившиеся птичьи лапки, и казалось, что если смотреть на них пристально, они задергаются. Разгрузив поднос, служанка сбегала за чаем, после чего осталась стоять в дверях, на случай если дамы «еще чего захочут».

— Мы взяли Фэнси из работного дома, — пояснила миссис доктор, когда горничная оглушительно высморкалась себе в фартук. — Там их не учат хорошим манерам.

— Зато они дешевы. Да, maman?

— Я хотела дать бедняжке шанс, — не смутилась вдова. — Куда их девать, как подрастут? Не на улицу же выгонять. Кушайте, мои милочки.

По торжественному случаю миссис Билберри накрутила на голове огромный тюрбан, с которого свисало длинное страусиное перо, тоже побитое молью, как и все в этом доме. Милли надела серое платье с отложным кружевным воротников, гладко зачесала волосы и пропустила две косички под ушами — а-ля Клотильда, любимая прическа королевы. Ее простая элегантность смутила Агнесс и заставила устыдиться и своих буклей, и платья с алым пятнышком на корсаже.

— Все очень вкусно, миссис Билберри, — промямлила она. — Спасибо.

Беседа не клеилась. Точнее, клеилась, но в одностороннем порядке: обе девушки молчали, пока миссис Билберри посвящала новенькую во все хитросплетения приходской жизни, не забывая поведать, кто из общих знакомых получает сколько фунтов годового дохода и из чего складывается сия сумма.

Последовал десерт — вездесущий кекс с тмином, король провинциальных чаепитий, — и в столовую гуськом вошли остальные члены семьи: двенадцатилетний Сэм, девочки-погодки Бетти и Летти, и Эдвард, унылый карапуз с перевязанным ухом. Девочки присели, мальчики шаркнули ножкой. Когда от кекса остались крошки на блюде, детей выдворили в детскую, и Агнесс услышала, как они беснуются на втором этаже.

Тем временем миссис доктор продемонстрировала ей свои сокровища, одно за другим. Сначала на скатерть легли серебряные «апостольские» ложки — подарок Милли на крестины (из двенадцати остались только четыре, и по вздоху мисс Билберри стало понятно, куда девались остальные). Вслед за ними появились акварели Милли, гербарии, собранные Милли лет пять тому назад, портрет спаниеля, который Милли вышила берлинской шерстью, и, наконец, вязаные крючком салфетки-антимакассары. Ими маменька особенно гордилась.

— Джентльмены очень обожают помадить волосы.

— Мистер Холлоустэп так просто натирает их куском сала, — поддакнула Милли.

— А потом на спинках кресла остаются жирные пятна, но антимакассары помогают сберечь обивку. Такая экономия, мисс Тревельян! — ликовала вдова. — Мистеру Холлоустэпу повезло, что ему достанется хорошая хозяйка, да и Милли повезло с женихом. Пускай у нее нет родственников, которые одевали бы ее в шелка, зато теперь поживет в довольстве и достатке.

Милли не просто поднесла чашку к губам, но прикусила ее край, и Агнесс испугалась, что фарфор сейчас треснет. Она тоже отхлебнула чаю. После каждого глотка во рту оставался металлический привкус — наверное, разбавлен какой-то гадостью или подкрашен медянкой. О таком часто пишут в газетах.

— По-вашему, maman, семейная жизнь сводится к одному лишь достатку? — холодно спросила Милли.

— Нет, но это ее важный компонент. Берите пример с нашей леди Мелфорд, милочки. Вот кто выгодно обстряпал свой брак — из простолюдинок в знатные дамы.