Хорошо хоть родители вели себя так, что, дескать, это твоя жизнь и живи как хочешь. Оба были врачами, жили в небольшом городке штата Мичиган. Окончив колледж, Нина опять стала жить с ними. Преподавала латынь в местной средней школе. На каникулах ездила в Европу с теми из подружек по колледжу, до которых не добралась суета браков и разводов и, скорей всего, не доберется. Путешествуя автостопом в районе национального парка Кэрнгорм в Шотландии, ее компания объединилась с группой австралийцев и новозеландцев, временных хиппи, среди которых лидером ей показался Льюис. Он был несколькими годами старше остальных и не столько хиппи, сколько бывалый путешественник и определенно тот, кого зовут, когда возникают трудности и разногласия. Особенно высоким не был – дюйма на три-четыре ниже Нины. Тем не менее он к ней как-то пристроился, убедил ее изменить маршрут и, оторвавшись от остальных, уехать с ним; что после этого будет делать без вожака остальная компания, его нисколько не волновало.

Попутно выяснилось, что путешествиями он сыт по горло, а кроме того, у него очень приличный диплом биолога и учительский сертификат новозеландского образца. Нина рассказала ему про маленький городок на восточном берегу озера Гурон в Канаде, куда она ездила в гости к родственникам, когда была маленькой. Описала улицы с высокими деревьями, простые старые дома, закаты над озером, – ну чем не место для их дальнейшей жизни; кроме того, ему как выходцу из Британского Содружества там будет легче найти работу. Они действительно нашли работу, причем оба, в городской средней школе, хотя через несколько лет, когда латынь в школе упразднили, Нина уволилась. Могла пойти на какие-нибудь курсы переподготовки, где ее бы научили преподавать что-нибудь еще, но втайне ей очень хотелось уйти, чтобы не работать больше в том же месте и на той же работе, что и Льюис. Силой своей личности и беспокоящим, нетривиальным стилем преподавания он наживал себе как друзей, так и врагов, и для нее выйти наконец из гущи этого бурления было огромным облегчением.

Вопрос о ребенке они долго откладывали. Как она подозревала, оба они были для этого слишком суетны: как-то не нравилась им мысль о том, чтобы стать этими странными и слегка комичными персонажами с уничижительными кличками «мамка» и «папка». Оба (но особенно, конечно, Льюис) вызывали у учеников восхищение тем, как они не похожи на их родителей и прочих взрослых домашних. Более энергичные умственно и физически, более сложные и яркие, такие люди и впрямь способны взять от жизни много хорошего.

Она вступила в хоровое общество. Многие выступления хора проходили в церквах, и в связи с этим она узнала, какую глубокую неприязнь питает к этим учреждениям Льюис. Она с ним спорила, доказывала, что частенько больше просто негде выступать, так что это вовсе не значит, что их музыка связана с религией (хотя довольно трудно такое доказывать, если пели-то они «Мессию»). Говорила, что он дико старомоден, и вообще: ну кому какой вред в наше время может принести какая бы то ни было религия? Это послужило поводом для жуткой ссоры. Пришлось опрометью броситься к окнам, срочно их закрывать, чтобы этаких воплей в тихий теплый летний вечер не было слышно с улицы.

Стычки вроде этой ошеломляли, показывая не только то, как он ищет везде врагов, но и ее неспособность пойти на попятную, унять спор, грозивший взрывом. Ни тот ни другая позиций не сдавали, кровь из носу держались принципов.

Как ты не можешь признать за людьми право быть разными, да и вообще: разве это так важно?

Если это не важно, то что тогда важно?

В сгустившемся воздухе ненависть можно было резать ножом. А все из-за вопроса, который вообще не имеет решения. Не разговаривая, ложились спать, не разговаривая, расставались следующим утром, и весь следующий день был пропитан страхом: она боялась, что он не вернется домой, а он – что, вернувшись, не обнаружит дома ее. Но счастье им не изменяло. Под вечер сходились, бледные от раскаяния и дрожащие от любви, как люди, которым повезло спастись от землетрясения и найти друг друга среди опустошения и скорби.

И ведь та стычка не была последней. Нина, воспитанная такой миролюбивой, не могла понять: неужто так живут все? С ним это обсудить было невозможно – слишком их воссоединения бывали благостны, слишком сладки и глуповаты. В такие минуты он называл ее «Нина Милая Гиена», а она его «Льюис Веселый Роджер».

С некоторых пор вдоль дорог начали появляться щиты с плакатами нового типа. Были плакаты и раньше: одни призывали обратиться в ту или иную веру, другие – с огромными розовыми сердцами и обозначающими их биение все более тонкими концентрическими штриховыми линиями вокруг – требовали воздерживаться от абортов. Теперь же стали появляться щиты с цитатами из Книги Бытия.

В начале сотворил Бог небо и землю. И сказал Бог: да будет свет, и стал свет. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.

Обычно тексту сопутствовало изображение розы, радуги или другой какой символ эдемских кущ с их благостью.

– Что все это значит? – дивилась Нина. – Во всяком случае, нечто новенькое. Прежде было только «Бог вас любит».

– Это креационизм во всей его красе, – хмурился Льюис.

– Это я и так вижу. Я спрашиваю, откуда взялись эти плакаты, понаставленные по всей округе?

Льюис это объяснял тем, что в последнее время оживилась движуха за укрепление веры в Библию, причем в самом буквальном ее прочтении.

– Адам и Ева. Все тот же древний вздор.

Впрочем, его это, похоже, если и задевало, то не очень – во всяком случае, не более, чем рождественский вертеп, который каждый канун Рождества выставляют не перед церковью, а на лужайке у ратуши. На земле, принадлежащей церкви, – это одно дело, говорил он, а на городской земле – совсем другое. Квакерское воспитание Нины как-то не слишком акцентировалось на Адаме и Еве, поэтому она заинтересовалась, а придя домой, вынула Библию в переводе, когда-то сделанном под патронажем короля Иакова I, и проштудировала всю соответствующую тему до конца. Ей очень понравилась грандиозность и стремительность созидания в первые шесть дней: отделение вод от тверди, установка светильников в виде солнца и луны, а также появление животных пресмыкающихся и всякой птицы пернатой по роду ее и так далее.

– Как это прекрасно! – сказала она. – Это же великая поэзия. Людям обязательно нужно это читать.

Он сказал, что этот миф не лучше и не хуже любого другого из целой кучи креационистской лабуды, а вообще, похожие мифы то тут, то там возникали у разных народов в самых разных уголках земли и что он уже сыт по горло сюсюканьем по поводу того, как это прекрасно и какая это поэзия.

– Все это дымовая завеса, – припечатал он. – И плевать им с высокой колокольни на эту твою поэзию.

Нина улыбнулась.

– В уголках земли! – сказала она. – Разве можно так выражаться ученому? Наверняка это тоже слова из Библии.

Время от времени она, набравшись храбрости, принималась подобным образом его поддразнивать. Но тут надо было действовать осторожно, чересчур далеко не заходить. Всегда держаться на расстоянии от той точки, за которой ему может почудиться смертельная угроза, оскорбление его чести и достоинства.