— Давай без прелюдий, — сказала Блинкова и выпустила густую струю дыма. — Я знаю, зачем ты пришел, а ты знаешь, что я тебе отвечу. Может, на этом и закончим, чтоб время даром не терять?

— Я по поводу подследственной Ивановой, Полины Ивановны… террористки.

— Про нее я тебе и ответила… Вообще-то, какая она террористка? — Алевтина Петровна усмехнулась, повернулась в кресле, и большие груди заколыхались, как футбольные мячи, грозя порвать кофточку, обтягивавшую мощное тело судьи. — Дура недоделанная… таких дур не сеют — сами родятся.

— Вот и я про то же, — обрадовался Пилюгин. — Закурить у вас можно, Алевтина Петровна?

— Нельзя, — отрезала судья и закурила новую сигарету. — Тут и так дышать нечем.

— Вот я и говорю… — упавшим голосом повторил Пилюгин. — Дура и есть дура. И пусть до суда под подпиской ходит. Ну, куда денется? Был бы опытный злобный преступник — тогда, конечно, надо в СИЗО держать. А эту Иванову — на кой черт она в СИЗО нужна? И так камеры переполнены, — майор достал из папки лист бумаги, положил на стол перед судьей.

— Что это? — не читая, спросила Блинкова.

— Это я представление написал. На освобождение под подписку о невыезде.

— Забери. Не выпущу я ее под подписку.

— Почему?

— Следствию мешать будет. Жаловаться куда-нибудь побежит. Я в принципе никого под подписку не выпускаю, неужели не знаешь?

— Знаю, — обреченно вздохнул Пилюгин.

— Знаешь, а бумажки приносишь. А я считаю — раз посадили, значит, сиди и не рыпайся! Преступник в камере вину свою острее чувствует, и следователю с ним работать куда как легче. Я же тебе помогаю, Михаил Геннадьевич!

— Вы всегда нам помогаете, это правда, Алевтина Петровна. Потому я и пришел к вам с этой просьбой. Я ведь в этом деле еще и потерпевший — она меня застрелить хотела.

— Потому и удивляюсь, что ты за нее просишь.

— Я уже допрашивал ее… подробно разговаривали… — Пилюгин почесал в затылке. — Ну поймите, Алевтина Петровна, она же несчастная женщина. Сын один остался, одиннадцать лет, да еще инвалид — собака ему левую кисть руки отхватила. Родственников никого… дед, правда, есть, но что он есть, что его нету — толк один…

— Это ее муж в тюрьме от сердца умер? — уже заинтересованно спросила Алевтина Петровна.

— Ее, ее… Ну, почему под подписку до суда не выпустить? Куда она сбежать может? На каких свидетелей давить? Я к вашему доброму сердцу обращаюсь, Алевтина Петровна…

— Ну, ты не перегибай палку-то, Михаил Геннадьевич, не перегибай, — нахмурилась судья, но было видно, что обращение к ее «доброму сердцу» ей понравилось.

— Мы же не первый год друг друга знаем, Алевтина Петровна, — Пилюгин проникновенно смотрел на нее. — К другому судье я и просить не пошел бы, а к вам… Ей-богу, правильное дело сделаете!

— Ох, Пилюгин, и как ты ментом стал, убей бог, не пойму, — шумно вздохнула Блинкова, погасила окурок в пепельнице, подвинула поближе к себе бумагу и взялась за авторучку.

— По недоразумению, Алевтина Петровна, исключительно по недоразумению.

— Смотри, как бы тебя не вышибли… без всякого недоразумения, — сказала судья, подписывая бумагу.

Ранним утром Иван Витальевич тащил за руку сонного Витьку на речку. В другой руке дед держал спиннинг. Потом он побежал трусцой, а Витька шел не спеша, поеживаясь от утреннего холодка. Иван Витальевич все время оборачивался, покрикивал:

— Не отставай, Витя, не отставай!

На речке дед делал зарядку, а Витька сидел, съежившись и обняв руками плечи. Смотрел на реку — не широкую и не глубокую, с тихими заводями, с пологими песчаными отмелями. Иван Витальевич пыхтел, приседая и размахивая руками, приговаривал:

— В здоровом теле здоровый дух, Витя! Ты попробуй, знаешь, как сразу настроение поднимется!

— Оно у меня и так поднятое, — пробурчал Витька, щурясь от раннего солнца.

Закончив зарядку, Иван Витальевич разделся, оставшись в одних трусах. Несмотря на преклонный возраст, он выглядел сухощавым и подтянутым.

— Ну, пошли купнемся, — бодро позвал дед.

— Не хочу, — зябко поежился Витька.

— Пошли, пошли! — Дед стянул с мальчика майку, взял за руку и потащил к воде.

— Не хочу-у… — слабо сопротивлялся Витька.

— Надо, Витя, надо! Потом спасибо говорить будешь!

— Не буду! Никогда не буду! — отчаянно верещал Витька.

Все же дед затащил его в воду и окунул с головой. Витька взвыл пуще прежнего и бросился к берегу, поднимая тучу брызг. Дед довольно смеялся, потом окунулся сам и поплыл широкими саженками к середине реки.

Витька выбрался из воды, дрожа от холода, стал натягивать майку. Потом с ненавистью посмотрел на деда, который фыркал и довольно покрикивал, и пробормотал, пристукивая зубами:

— Дур-рак жизнер-радостный…

А вечером они чинно сидели в небольшой комнате и смотрели телевизор. Перед диваном стоял низкий столик, на нем пузатый заварной чайник, открытые банки с разными вареньями. Иван Витальевич не спускал глаз с экрана — по каналу «Культура» шла «Земляничная поляна» Бергмана.

У Витьки глаза слипались от скуки.

— Переключи на НТВ — там боевик идет.

— Смотри настоящее кино, а не всякую бездумную жвачку и пошлятину, — ответил Иван Витальевич. — Это искусство, понимаешь? После такого кино люди становятся умнее, благороднее, они начинают понимать, что такое жизнь, — дед зачерпнул еще ложку варенья и отправил в рот. — Попробуй крыжовенного — очень вкусное.

— Я хочу боевик смотреть, — после паузы повторил Витька. — Там Джеки Чан играет.

— Нельзя быть дебилом, Витя! Мне стыдно за тебя. Ты смотри, постарайся понять, и тебе сразу станет интересно.

— Не хочу я ничего понимать, — ответил Витька. — Я хочу боевик смотреть.

— Скажи лучше, какую книжку последнюю ты читал? — Дед продолжал наслаждаться чаем, вареньем и «Земляничной поляной».

— Про Гарри Поттера.

— Про кого? Боже мой… — простонал Иван Витальевич. — Все гибнет… культура… образование…

Витька взял пульт и переключил на другую программу — там Джеки Чан руками и ногами молотил врагов, делал сальто, крутился, как юла, и враги разлетались в стороны, словно тряпичные куклы, прошибая окна, двери и стены. Витька оживился, заерзал на диване… Иван Витальевич встал и вышел из комнаты.

Спальня у деда была небольшая, но уютная — широкая кровать, стеллаж с любимыми книгами, тумбочка с ночником, двухэтажный столик на колесиках. Иван Витальевич облачился в пижаму, возлег на кровать и стал читать. Из соседней комнаты доносились громкие раздражающие звуки — стрельба, рев моторов, крики и взрывы. Читать было невозможно. Дед выбежал, вырвал у Витьки пульт и выключил телевизор.