Я планировал издалека, чуть ли не от дальних предков — вычерчивал генеалогические схемы, смешивал национальности и сословия. Все имело значение — семья, фамилия, статус. Потом понял, что прошлого довольно, и одним скачком перешел к ней самой, к Адели. Важно было определиться с местом — местом рождения, появления на свет той, что на самом деле рождалась в тишине моей мадридской квартиры. Перед глазами представал весь мир — и весь почти оказывался никчемен. Я хотел нездешнего, необычного, но был ограничен в выборе типажей. Перебирал в задумчивости: норвежки, голландки, финки. Даже, может, ирландки с россыпью веснушек… Все они были хороши по-своему, но не годились, не попадали в образ. Не отождествлялись ни с Лидией, ни с Кристиной, что-то мешало, выхолащивая основное.

Наконец, поломав как следует голову, я сделал-таки правильный выбор. Крик сибирской двойняшки над бескрайней тайгой, которого мне никогда не услышать, отозвался настойчивым эхом. Я написал слово и обвел черной рамкой — в память о тоске по ее гладкому телу. Это был город — серый, сумрачный, с тяжелым небом. Он являл собой антитезис — полную противоположность Мадриду. В то же время они были схожи — напоминанием об империях, которых больше нет.

«Адель родилась на окраине Петербурга», — начеркав это на листе бумаги, я сразу понял: так тому и быть. Я не жил в России, но знал русских женщин; мне казалось, их северная столица откликнется в сердце испанки Лидии, взбудоражит, как запретный фетиш. Там все по-другому, и быть может в этом как раз и кроется нужный смысл. Русские кажутся ей загадкой при взгляде отсюда, из другого мира. Она будет додумывать, представлять — и преувеличивать, и хотеть большего!

Я описывал город, в котором бродят сероглазые, зеленоглазые дивы с заснеженными душами и льдом в зрачках. Тонкие энергии живых клеток сворачиваются там в кокон — в темницах пятиэтажек, в затхлых, смрадных проходных дворах, в подворотнях, где сбиваются в стаи обкуренные подростки и брошенные собаки. Мокрый ветер дует там бесконечно — с грязной реки, с каналов, с болот. Почти все в тех местах лишено жизни, пусть об этом догадываешься не сразу. Лишь самое живучее из живого способно взрасти там и не умереть в младенчестве. Способно остаться ярким на сером фоне — и Адель выросла и осталась. В этом и заключается дразнящая суть — для тех, кто может понять.

Дав фантазии волю, я не скупился на подробности и детали. Я знал, они необходимы, без них никто не поверит. Заранее не угадаешь, что именно станет важным, что вдруг притянет взгляд и сыграет в твою пользу. Образу нужны плоть, объем — хоть Адель и стройна на зависть многим. Хоть в далеком детстве она вообще была хрупка и воздушна…

Ее родители на первый взгляд казались идеальной парой — так говорили все, кто их знал. Адель получилась в отца, он тоже был худощав и породист. Женщины обожали его, он отвечал им тем же — слишком многим из них, как выяснилось вскоре. Мать искала утешения в молитвеннике и иконах, но через год опустила руки, стала истерична и злобна. Они ссорились каждый день, потом расстались в слезах и ненависти, а расставшись, едва не дрались из-за дочери, единственного плода их союза. Каждый хотел дать ей счастливое будущее — жаль, что ни один не представлял, как это сделать. Дитя любви, забравшее с собой любовь — вот кем с младенчества была Адель. Посланец любви, ее неутомимая жрица — вот кем она стала лет через двадцать с небольшим.

Она росла послушной девочкой, несмотря на склонность к диким порывам. Рано стала читать, глотала детские книжки одну за другой, потом — взрослые книжки, над которыми грезила втайне от всех. Вскоре впрочем она насытилась ими, собственные мечты вышли на первый план. Лет в двенадцать Адель влюбилась — в старшеклассника, задумчивого гиганта, что глядел ей в лицо, не отрываясь, и часами носил ее на руках. Он почти не говорил слов, и она приучилась молчать вместе с ним, а потом, когда семья переехала в другой город, целую неделю плакала навзрыд. После она не позволяла поднимать себя на руки — ни одному из своих мужчин.

Мать ее снова вышла замуж, отчим был богат и известен. Когда Адель исполнилось шестнадцать, за ней стал ухаживать друг семьи — партнер отчима по делам с нефтью. Родители ничего не имели против, но она хранила свою девственность, несмотря на ласковые посулы. Потом отчим разорился, и она попала-таки в объятия «друга», который снял ей квартиру неподалеку, свозил на неделю в Ниццу и стал содержать, оплачивая расходы. Она честно пыталась его полюбить, но скоро отчаялась и от отчаяния принялась изменять ему с кем попало. Он однако же все терпел — еще года два или три, пока они окончательно не расстались. Адель уже училась в университете; быстро разочаровавшись в сверстниках, она стала жить с преподавателем химии и почти свела того с ума. Эта история и ей далась нелегко — она бросила учебу, окончательно разругалась с матерью, стала подрабатывать натурщицей и моделью. А потом вдруг попала в Мадрид и там наконец-то нашла себя.

Все случилось будто само собой. Их повезли на фотосьемки в Европу — десять девушек, красивых как на подбор. В первый день и вправду поснимали немного, потом позвали позировать в автошоу, а после без обиняков предложили работу — выезд по вызову, эскорт за деньги.

Девушки хохотали, подшучивали друг над другом, все было весело и очень мило. Никто не отказывался, и Адель тоже согласилась попробовать за компанию. Неожиданно ей понравилось; она попробовала еще — ей понравилось еще больше. Так она стала элитной шлюхой.

Много раз ей предлагали содержание или замужество, но стабильность не интересовала ее ничуть. Она находилась в активной стадии познания себя и своего тела. Деньги являли собой лишь повод; самовыражение — вот что было важно! Когда уже заплачено, можно не мелочиться, можно быть несдержанной и ненасытной. Твоя территория надежно защищена, любой, кому не по силам тебя понять, подумает лишь, что ты старательна и умела. Он будет знать, что он у тебя не один — и не возгордится счастьем в твоей постели. Не станет думать, что он столь хорош, что ты вся таешь от его достоинств — а напротив, будет тебе благодарен… Это немало, как ни крути. Никто, и ты сама в том числе, не заподозрит, что ты продешевила. Что отдала слишком много, не подумав о компенсации. Потому что, цена оговорена заранее, потом уже поздно подсчитывать и сомневаться.

О, Адель… Она была умна, по-своему романтична, порывиста и страстна. Кожа ее пахла медом, а волосы — сладкой травой. Ею, Аделью, желали обладать все. И многие, пусть не все, могли себе это позволить.

Я представлял ее, какой она была в ремесле — разной с разными, но всегда неизменной в чем-то. Видел ее с теми, кто будил в ней отклик, и с прочими, неинтересными ей ничуть. С робкими юношами и взрослыми мужчинами, с постоянными любовниками и клиентами на раз. Я наблюдал — бесстрастно, со стороны — как порой она не скрывает равнодушия, даже и неприязни, граничащей с презрением. Или — как она запрокидывает голову назад, выгибает шею, обнажает влажные зубы. Или — как, оставшись одна, смотрится в зеркало, удивляясь сама себе, размышляя с некоторой иронией: что же дальше? Я знал ее взгляд — томный, с поволокой, или прямой, зрачок в зрачок, будто в схватке за главный приз. Видел ее всю — красивые руки, плоский живот и небольшую грудь, челку, нависающую над бровями, выступающие ключицы, изящную шею. Ее прищур, капризно сжатые губы — маску, чтобы не выдать себя, когда страсть захватывает с головой.