Творческое волнение! Ха! Как же! Нет, мы любим себя в искусстве...

Разволновавшись, я пошарила под подушкой и вытащила что-то пушистое. Оно хихикало.

- Ты кто?

- Я Потомуч.

- Ты что?

- Я пришёл.

- Это неуместная цитата из анекдота про п....ц. То есть конец всему.

- Аз есмь супернеуместная цитата, - напищал мне в ухо Потомуч.

- Ты надолго?

- А как ты думаешь?

- Ты ответил вопросом на вопрос. Некрасиво.

- Я есть супернекрасивость. Хочешь мороженого?

- Спасибо. Не люблю мороженое.

- Отлично. На, ешь. - Он прямо из воздуха извлёк мороженый торт. Обычный, с кремом торт, но промёрзлый насквозь.

- А!.. Понятно. И все остальные твои предложения тоже надо понимать в таком паралингвистическом ключе?

- Ну, как хочешь, - надулся Потомуч и выбросил торт в окно. Раздался громовой шмяк.

Когда помалкивал, он был милейшее создание. Шёрстка была шёлковая, круглое брюшко беленькое до ослепительности, будто из химчистки. Малиновые кисточки на вытянутых до полузайчатости ушках трепетали, словно их овевал тонкий ветерок, направленный специально на Потомуча из незримого источника. Носик был синеват, кругловат и крупноват: сантиметров десять. Баклажанчик.

- Ты очень мил, - не удержалась я.

- Ты полагаешь, я игрушка? Нет. Я не игрушка. - И Потомуч промчался по моей комнате сначала вприсядку, потом лезгинкой, а в завершение построился в линию и сбацал сиртаки. Во всех остронациональных парадигмах он презентовался абсолютно гармонично, будто родился для философских танцев и ночного увеселения мастеров словесности.

- Я, часом, не брежу? - уточнила я у Потомуча.

- Только в самую меру, - успокоил он меня. - Только вместе со всей страной. Ты олицетворяешь поколение...

- А ты - болтун, - успокоила его я и запрятала под подушку.

С тех пор ошибка спит у меня под подушкой. Собственно, у всех нас есть свой Потомуч, но не все его любят. Как-нибудь подумайте над этим обстоятельством.

- Знаешь, почему нельзя пить из копытца? - донеслось из-под подушки.

- Знаю. Козлёночком будешь. - Я подумала, что с Потомучем надо разговаривать много и обо всём: пусть выбалтывает мне тайны своего, ошибочного мира.

- Ты Дерриду читала? - вопросил Потомуч. - Основное понятие его философии - след. А вообще нога - символ души. Это ещё древние индусы знали. Если соединить индусов с Дерридой и братцем Иванушкой, то получится, что сестрица Алёнушка была умнейшая женщина. Если братец возьмёт след и выпьет от козлиной души, он мигом превратится в то, что выбрал, когда его, видите ли, одолела духовная жажда. То есть наша русская Алёнушка лучше всех этих восточных и западных мудрецов знала и эзотерику, и экзотерику, а физику, и вообще. Представляешь?

- Ага. Ты почему такой умный?

- Потомуч. И слушайся меня внимательно! Русские - главные в этом веке. Ещё Алёнушка знала, что мысль абсолютно материальна...

- О Боже... Спасибо. Завтра на работе я скажу братьям-рекламистам, чтобы перестали тратить деньги на баннеры-тизеры-бильборды, а стали б исключительно мыслителями.

- Скажи! - пискнул он. - Побоишься! Скажут, ты - идиотка. Ты же первая подумаешь идиотку, если вдруг придёшь на работу и скажешь всем этим детям разных народов, что заказ опасный и надо завязывать! Ты утренними мозгами посмотришь по сторонам - все денег хотят - и забоишься!!! А человек пострадает... Я, будучи ошибкой, разбираюсь в чужих ошибках отменно.

- Какой человек? - засыпая, уточнила я. - Кто пострадает?..

- Тот, который не хочет совершить ошибку. Ты же разговаривала с ним!

Но я заснула, не дослушав Потомуча.

ПОЧЕМУ ВОЮТ БАБЫ

Ночью мне снилась огромная серая ведьма, старая, патлатая, одноглазая, кривая, - всё по тексту. Я не боялась её, а все вокруг дрожали, боялись и даже плакали.

- Кто ты? - спрашивала я у ведьмы. - Почему все боятся тебя?

- Ошибка я, ошибка, - с досадой говорила ведьма и отшвыривала меня прочь с дороги. - Уйди, ты мешаешь моему развитию!

И тут я проснулась, как просыпалась теперь каждое утро: в ужасе.

Паника. Часы на руке. Я сплю в часах. Снимаю перед ванной и потом опять надеваю. Трясущиеся руки: мокро даже в локтевых сгибах и под коленками. Страх.

Жаль, я ещё не разбиралась тогда в психотерроризме: он, как удав, хочет вызвать ужас, посеять панику и довести жертву до апатии. Азбучная истина. Я бы сказала Даше, как именно называются её действия по мне и "Мужику". Кстати, интересно: сказала бы?

Ничего я не сказала Даше ни про её психические пытки, ни про свою тягостную уверенность: быть беде. Смалодушничала я, выставив себе весомые причины: бренд уже раскручивается, деньги табачной фабрики вложены, рекламное агентство пашет самозабвенно, лицо бренда получило авансище, я получаю интересную зарплату, и не только за "Мужика": ещё гольф навязался. Идти мне некуда. Здоровья нет, удивлена, пришиблена, образование высшее, Пётр - сами знаете. Словом, ничего нет.

И главное: Даша так витала в стратосфере, что достать её оттуда было уже невозможно. Её любовь удушающе накрывала всех, кто хоть на миг погружался в атмосферу "Мужика", словно периной. Все знали, что Даша ценит своего престижного мужа, вообще всё редкое и стильное, а то подумали бы, что она беспамятно влюбилась в Александра и хочет с ним на необитаемый остров. (На обитаемой части суши у него была жена, дочь, работа и друзья).

Ах, как часто люди молчат, когда уже точно пора говорить! И наоборот.

Даша любила свою мечту до форменного безумия. Даша ни на миг не выпускала из тигриных когтей своих - образ. Тот вожделенный образ мужика, по коему бабы наши исключительно воют.

А как не завыть? Дамы томятся, девицы рыщут, а бабы уже всё знают - и потому только воют. Настоящий мужик - это тот, по кому бабы воют. Бабы-то знают.

Даша бабой не была, она из очень городских. В ней даже русского мало, как во всякой рафинированной интеллигентке, полагающей, что открыто любить Россию можно только за великую русскую культуру; а за историю нельзя. Ей папа сказал, что в истории России представительствуют общая вина и рабство. А папе внушили другие интеллигенты, особенно шестидесятники вкупе с Окуджавой. Чисто случайно. Получилось - чисто конкретно*...

Поясню, для иностранцев, так, как объяснила мне Даша:

- Понимаешь, это нация рабов. И лучшее, что тут есть - это мужик. В этой стране...

- Понимаешь, Даша, - говорю я ей, - Окуджава погорячился и сказал по телевизору в начале девяностых годов...

- Нет, это все знают! - она пронзила меня взглядом и опустила нижнюю губу, обнажив зубы до корней. - Россия!.. Тысячелетняя раба!