Лантье осекается. Его понесло в такой безудержный восторг, что он едва себя не выдал. Ему не терпится задать дочери главный вопрос. Он заставляет себя помолчать, чтобы успокоиться… и небрежно продолжает:

– Это Николь посоветовала?

– И Николь, и Серена, обе! Ты знаком с Сереной? Сереной Джонс?

– М-м-м…

Лантье сжимает губы и закатывает глаза, изображая, будто старается вспомнить. Не все ли равно?

– Да, да. Кажется, знаком.

Вообще-то, он точно знает, что незнаком с Сереной Джонс. Но имя ему откуда-то помнится… не из колонки ли в «Геральде»? Важные англо с обычными фамилиями типа Смит или Джонс любят давать детям, особенно дочерям, романтические или экзотические имена: Серена, Корнелия, Беттина, а еще имена из генеалогии старинных родов: Брэдли, Эйнсли, Локсли, Тейлор или Темплтон. У Лантье как-то была студентка по имени Темплтон, Темплтон Смит. Не какая-нибудь серая мышка мисс Смит, о нет. Она была Темплтон Смит. Лантье видит главное: знатные семьи или пытающиеся выбиться в знать. «Саус-Бич фонд» – та организация, что постоянно мелькает на страницах «Геральд» и в рубрике «Светская жизнь» журнала «Оушен-Драйв», виной чему общественный вес фамилий в списке ее участников. Только глянуть на фотографии – англос, англос, англос со здоровым налетом светскости. Николь, подруга, с которой Жислен познакомилась в университете, не была в строгом смысле WASP, как понимал эту аббревиатуру Лантье, то есть «белый, англосакс, протестант». Но в случае Николь придираться не стоит. Ее фамилия Бюйтенхей, голландская, а Бюйтенхеи – это старые нью-йоркские богатеи, аристократия. Известно ли им, что Жислен – гаитянка, Ланьте понятия не имеет. Важно другое: они приняли ее как человека своего круга. Объявленная задача «Саус-Бич фонд» – помогать бедным семьям в городских трущобах вроде Овертауна и Либерти-сити – и Маленького Гаити! В общем, люди из фонда считают Жислен такой же белой, как они сами! Такой белой, какой считал ее он, ее отец! И это будет триумф, когда Жислен придет работать с бедняками из Маленького Гаити. Огромное большинство тамошних обитателей – черные, настоящие черные, без оговорок. На Гаити семьи вроде Лантье даже не глядят на такой черный народец. Не тратят на него взглядов, просто не замечают… если те не стоят прямо на пути. Образованные люди типа Лантье с его докторской степенью во французской словесности – словно другой подвид Homo sapiens. Здесь, в Майами, они считают себя частью диаспоры… само это слово означает высокий статус. Сколько – половина? две трети? – гаитянцев, осевших в Майми, – нелегалы, и к ним это слово неприменимо никаким боком. Почти никто из них и не слыхивал ни о какой «диаспоре»… а если и встречал это слово, то не имел понятия, что оно значит… а если и знал, то не умел произносить.

Жислен – он снова смотрит на нее. Он ее обожает. Она прекрасна, восхитительна! Скоро она окончит Университет Майами по специальности «история искусств» со средним баллом три и восемь. Она легко могла бы… сойти… Он прятал это слово, «сойти», в глубине сознания, где-то под боковым коленчатым телом… Никогда не произносил его вслух при Жислен… да и ни при ком, если уж на то пошло. Но он говорил ей, и не раз, что перед ней никаких препятствий. Он надеется, что она поняла его… и в этом смысле. В каких-то вещах она отнюдь не невинна – например, когда говорит об искусстве. Возьми хоть эпоху Джотто, хоть Ватто, хоть Пикассо или Бугро, раз на то пошло, – она так много знает! Но в других отношениях она сама наивность. В ней нет ни грана иронии, сарказма, цинизма, неверия или презрения, этих свойственных умным людям черт тарантула, злобной мелкой твари, убийцы, который никогда не сражается… а лишь выжидает момента свирепо ужалить и, если получится, прикончить жертву одним укусом.:::::: Во мне самом этого слишком много.:::::: Они садятся. Жислен – на кальвиновский стульчик. Лантье – за стол. Стол с ардекошной крышкой в форме почки, с балюстрадкой, подложкой из акульей кожи, изящно сужающимися наголенниками на ножках, зубцами из слоновой кости по краю столешницы и вертикальными прожилинами слоновой кости, бегущими сквозь эбеновое дерево, стиль Рульманна, и хотя работа не самого Эмиль-Жака, все равно очень дорогой, на взгляд Лантье. И очень дорогой стул – с сужающимися плашками из слоновой кости на каждом из четырех наголенников… Все очень дорогое… но Лантье все еще в головокружительной безоглядной эйфории от недавней покупки дома, который ему бешено не по карману. Какое значение на этом фоне имеет нездорово высокая цена стола и стула?

Жислен сидит на своем жалком стульчике, удерживая идеальную осанку… без напряжения. Лантье старается увидеть ее, насколько возможно, беспристрастно. Ему не хочется обманываться. Требовать от дочери невозможного… У нее изящная тонкая фигура, красивые ноги. Должно быть, она и сама это понимает: Жислен редко ходит в джинсах, как и вообще в брюках. Сейчас на ней табачного цвета юбка – из какого материала, Лантье не имеет представления – короткая, но не катастрофически… прелестная шелковая – или ему показалось шелковой – блузка с длинным рукавом – на груди расстегнутая, но не так низко… От Жислен слова «блузка» никто не слышал, но Лантье сказал бы именно так. Открытый ворот приобнимает идеально стройную шею.

А лицо – тут Лантье трудно сохранить объективность. Тут ему хочется смотреть на Жислен как на дочь.

Сам он терпеть не может, когда девочки приходят на занятия в джинсах. Они выглядят так заурядно. Лантье подозревает, что половине из них просто больше нечем прикрыть наготу ниже пояса. И потому ничего не может поделать. Но чертовы бейсболки, в которых приходят на занятия парни, – против этой детсадовской моды Лантье принял меры. Однажды в начале лекции он сказал:

– Мистер Рамирес, где вы берете шапочки, как сейчас на вас? С такими вот застежками на боку?.. И мистер Страдмайе, вашу, что так спускается по затылку, а спереди имеет небольшой разрез, сквозь который мы видим участок вашего лба. Такие выпускают или вы их шьете на заказ?

Но мистер Рамирес и мистер Страдмайе в ответ лишь хмыкали от смеха, а класс, даже девочки, не реагировал вообще. Ирония их не пробивала. И на следующее занятие те двое и многие другие опять пришли в своих детсадовских бейсболках. Тогда Лантье объявил:

– Леди и джентльмены, с этой минуты никакие кепки и прочие головные уборы в этой аудитории носить не разрешается, если только вы не религиозный ортодокс. Я внятно объяснил? Всякого, кто не согласен снимать в аудитории кепку, мне придется отправить в кабинет директора.

Но до них и тогда не дошло. Они только переглядывались… озадаченно. Про себя он сказал: «Директор – понятно? Директор – это в школе, а не в колледже, а здесь колледж. Но вы не понимаете иронии, так? Вы дети! Что вы здесь делаете? Посмотрите на себя… Тут не только бейсболки, тут и шорты, и шлепанцы, и футболки навыпуск, чуть не до колена, у некоторых. Вы регрессировали! Вам снова по десять лет!» Ну, по крайней мере, в бейсболках на занятия больше не ходят. Может, подумали, что в университете правда есть директор… И я должен обучать этих полуидиотов…

Нет, Жислен ничего такого сообщать не нужно. Ее покоробит. Она не ждет от него… снобизма. Она в таком возрасте, двадцать один год, когда сердце девушки до краев переполнено сочувствием и любовью к маленькому человеку. Она еще слишком юна и наивна, чтобы сообщать ей, что сострадание к бедным под маркой «Саус-Бич фонда» – на самом деле роскошь для публики ее круга. Только если у семьи есть деньги и положение, ты можешь позволить себе Добрые Дела. Не то чтобы он много зарабатывал, преподавая французскую словесность в ВУЭ, Всемирном университете Эверглейдс. Но он интеллектуал, ученый… и писатель… во всяком случае, успел опубликовать двадцать четыре статьи в научных журналах и одну книгу. По крайней мере, книга и статьи придают Лантье достаточно веса, чтобы выдвинуть Жислен на уровень «Саус-Бич фонда»… Моя дочь помогает бедным!..