На один край решетки финны положили доску, и Паула села на нее загорать. Фелипе окунулся еще раз, отфыркался, как, он видел, это делают на соревнованиях, и вскарабкался на доску рядом с Паулой.

— Ваш… Рауль не придет купаться?

— Мой… Откуда я знаю, — сказала Паула насмешливо. — Наверное, все еще плетет заговор с новоиспеченными друзьями, теперь вся каюта табаком провоняет. Вас, по-моему, с ними не было.

Фелипе глянул на нее искоса. Не было, после обеда он любит почитать немного в постели. Ах, что читает? Сейчас читал номер «Селексьонес». Ну и чтение для молодого человека. А что, очень даже неплохое, там все самые знаменитые произведения пересказаны сокращенно.

— Сокращенно, — сказала Паула, глядя на море. — Ну конечно, так удобнее.

— Конечно, — сказал Фелипе, все больше чувствуя: что-то не так. — При современной жизни у человека нет времени читать длинные романы.

— Но ведь вас в общем-то книги не особенно интересуют, — сказала Паула, перестав подшучивать и глядя на него с симпатией. Было в Фелипе что-то трогательное, он был слишком юный, и все в нем было слишком: слишком красив, слишком глуп, слишком нелеп. Только когда он молчал, возникало некоторое равновесие, лицо выглядело соответственно его возрасту, руки с обгрызенными ногтями лежали спокойно. Но едва он начинал говорить, едва хотел соврать (а говорить в шестнадцать лет означает врать), вся его прелесть тотчас же слетала с него, и оставалась одна неловкая чванливость, тоже по-своему трогательная, но ужасно раздражавшая, и в этом мутном зеркале Паула видела себя в свои лицейские годы, первые попытки выбраться на свободу, и унизительный финал стольких вещей, которые должны были бы быть прекрасными. Ей стало жаль Фелипе, захотелось погладить его по голове и сказать что-нибудь, что вернуло бы ему уверенность. Вот он объясняет, что, конечно, ему нравится читать, но надо учиться… Как? Разве вы не читаете, когда учитесь? Нет, конечно, читаем, но только учебные тексты или записи. А не то, что называют книгами, романы, например, Сомерсета Моэма или Эрико Вериссимо. Это — нет, он — не то что некоторые его однокашники, они на книгах глаза себе сломали и теперь в очках ходят. А главное — жизнь. Жизнь? Какая жизнь? Ну, жизнь, гулять, смотреть, путешествовать, как сейчас, знакомиться с людьми… Учитель Перальта всегда говорил, что важно только одно — жизненный опыт.

— Ах, жизненный опыт, — сказала Паула. — Конечно, он важен. И учитель Лопес тоже говорит вам про жизненный опыт?

— Нет, зачем ему это. Это все равно что… Да нет, он мужик нормальный, ничего из себя не строит. С Лопесом интересно. Но у него надо учить, это правда, зато если он ребятами доволен, он может полчаса говорить про воскресный матч.

— Неужели?

— Ну да, Лопес — мужик мировой. Не цепляется по мелочам, как Перальта.

— Кто бы мог подумать, — сказала Паула.

— Правда, честное слово. А вы думали, он — как Черный Кот?

— Черный Кот?

— Ну, Крахмальный Воротничок.

— А, другой ваш учитель.

— Ну да, Сумелли.

— Нет, я так не думала, — сказала Паула.

— Вот и правильно, — сказал Фелипе. — Не сравнить. Лопес — о’кей, все ребята так считают. Даже я иногда учу у него, честное слово. Мне бы хотелось подружиться с ним, но конечно…

— Вот тут у вас и будет такая возможность, — сказала Паула. — Здесь есть несколько человек, вполне достойных. Медрано, например.

— Наверное, но он не такой, как Лопес. И ваш… Рауль, я хочу сказать. — Он опустил голову, и по носу у него скатилась капелька. — Все симпатичные, — сказал он, совсем запутавшись, — хотя, конечно, все они намного старше. Даже Рауль, а уж он-то еще молодой.

— Не такой молодой, как вы думаете, — сказала Паула. — А иногда делается ужасно старым, потому что слишком много знает и устал от того, что ваш учитель Перальта называет жизненным опытом. А порою бывает и чересчур молодым и такие глупости делает. — Она увидела замешательство в глазах Фелипе и замолчала. «До сводничества — всего один шаг», — подумала она, и ей стало забавно. «Пусть их танцуют сами свой танец. Бедная Нелли, ни дать ни взять — актриса немого кино, а жениху ее купальник — лишний… И почему они оба не бреют подмышки?»

Так, словно дело было совершенно обычным, Медрано наклонился над коробкой, выбрал револьвер и, убедившись, что он заряжен и барабан вращается свободно, сунул его в задний карман брюк. Лопес собирался сделать то же самое, но вспомнил о Лусио и остановился на полпути. Лусио протянул было руку, но отдернул ее и помотал головой.

— Что-то я все меньше понимаю, — сказал он. — Зачем нам это?

— Совсем не обязательно принимать в этом участие, — сказал Лопес, успокаивая его сомнения. И взял второй револьвер, а пистолет предложил Раулю, который, улыбаясь, смотрел на него.

— Я скроен по старинке, — сказал Лопес, — автоматическое оружие мне никогда не нравилось, в нем есть что-то подлое. А может, ковбойские фильмы повинны в моей любви к револьверам. Мои вкусы сформировались еще до гангстерских картин. Помните Уильямса С. Харта? Как интересно: сегодня — день воспоминаний. Сперва — пираты, а теперь — ковбои. С вашего позволения я беру эту коробку патронов.

Постучав в дверь, вошла Паула и вежливо попросила их уйти, пригрозив, что будет переодеваться. С удивлением посмотрела на жестяной ящик, который закрывал Рауль, но ничего не сказала. Мужчины вышли в коридор, и Медрано с Лопесом пошли в каюты, прятать оружие, оба казались себе немного смешными — револьверы оттопыривали карманы, да еще коробки с патронами. Рауль предложил встретиться в баре через четверть часа и вернулся в каюту. Паула напевала в ванной комнате и услыхала, как он открыл ящик шкафа.

— Что означает этот арсенал?

— Ах, значит, ты поняла, что это не засахаренные каштаны, — сказал Рауль.

— Этого ящика у тебя не было, когда ты садился на судно, насколько я знаю.

— Не было. Это военные трофеи. Пока что холодной войны.

— Вы что — намерены играть в злодеев?

— Не раньше, чем будут исчерпаны все дипломатические возможности, моя дражайшая. Я знаю, тебе не нужно этого говорить, и все же: я буду тебе очень признателен, если ты не станешь рассказывать об этих военных приготовлениях в присутствии дам и детей. Возможно, все закончится смехом, и мы сохраним оружие на память о «Малькольме». Но в данный момент мы намерены попасть на корму, добром или как придется.

— Mon triste coeur bave a la poupe, mon coeur couvert de caporal[43], — пропела Паула, появившись в бикини. Рауль восторженно присвистнул.

— Можно подумать, ты первый раз видишь меня так легко одетой, — сказала Паула, глядясь в зеркало шкафа. — А ты не будешь переодеваться?