— Что дальше?

— Она, эта итальянка, стала нам поставлять товар с клеймом Гуччи. Влад ставил его на продажу в лучшие наши бутики, — наперебой рассказывали мне сотрудницы. — А кто-то из знаменитой фирмы пронюхал и подал иск в Москву. Следственные органы начали расследование. Пришли к нам. Подняли документы. Влад оказался в отъезде. И вы тоже. Подпись на всех бумагах Максима. Вы наших следователей знаете. Они сказали: «Суд большие бабки присудит за контрафакт. Лучше нам заплатите. Мы дело замнем».

— Большую сумму?

— Большую. Влад вернулся и все свалил на Максима. Кричал, что у него таких денег нет, зачем он им документы показал…

— А что, он должен был забаррикадироваться и не пускать? — Я была вне себя.

— Это я им дверь открыла, — призналась вторая женщина.

— И правильно сделала. Я собиралась работать честно. Мне никакой криминал не нужен.

— Влад сказал, что раз Максим такой идиот и денег нет, пусть отправляется за решетку.

— При чем тут Максим? И вообще как это итальянцы из такой крупной фирмы могли до нас добраться? Что-то тут не так.

— Говорят, что владелица итальянской фирмы Патриция Джоладже разбежалась со своим мужем и отсудила у него фабрику.

А это мне понятно — сначала отсудила, потом обрушила.

— Чтобы ей досадить, он напустил на нее агентов с фирмы Гуччи. Он знал, что она и подделкой их товара занималась, и еще откровенным воровством — итальянская полиция обнаружила знак фирмы на одежде, приготовленной для отправки нам.

— Что дальше? — Я не могла дождаться конца этой криминальной истории, в которую фирму втянул мой любовник.

— Дальше Максим достал деньги, и Влад откупился от следователей. Они закрыли дело.

— А где Максим их взял?

Женщины переглянулись.

— Хорошо, что я была в отпуске, — пролепетала бухгалтер.

— А почему, собственно, ты ушла в отпуск? Он тебе еще не положен.

— Я за свой счет.

— Что-нибудь стряслось?

— Нет.

— Тогда я ничего не понимаю.

Бухгалтер была простая и откровенная женщина, никаких подвохов с ее стороны ждать не приходилось.

— Вы только ничего не подумайте, я не сама, это меня Влад отправил. Сказал: «Столько людей мне пока не нужно, зарплату нечем платить. Пусть двое остаются. Я тебе позвоню, когда потребуешься». Позвонил, когда Максим деньги принес.

— Откуда Максим взял такую сумму?

— Они с мамой квартиру заложили, — в два голоса выдохнули сотрудницы.

— Что-о?

Женщины заплакали.

— И потом он его выгнал. Только я не выдержала и сказала Владу, что вам позвоню. — Бухгалтер знала мой телефон. Я оставила ей на всякий случай.

— Тогда он его на склад… да?

— Максим не хотел. Собрался уходить. Но мы его отговорили. Убедили, что вы вернетесь и все уладите. Он только из-за вас остался. Хорошо, что вы так быстро вернулись!

Обе женщины смотрели на меня с такой надеждой, словно я могла, как маг, в мгновение волшебной палочки поправить все, что натворил мой партнер. Он разрушил мой бизнес. Он обокрал человека, выгнал его из собственной квартиры. Господи, что думает обо мне мать Максима? Он разрушил и мою жизнь, заставив меня уехать, черт знает куда и зачем! А сейчас развлекается с женой моего отца! Если после разговора с Таней у меня оставались какие-то сомнения, то теперь я верила ей. Он мог уговорить Юлю так же, как уговорил меня. Раньше я знала, что он может изменить мне с какой-нибудь посторонней женщиной. Я знала, что это плохо. Очень плохо. Но плохо только одной мне. Все остальное, то, что он сделал с Максимом, с моим отцом, — это же подлость!

Мне стало так стыдно, что я не справилась ни с чем. Отец предупреждал: не путать личное и бизнес. Я не послушалась. Если бы мне увидеть Влада сейчас… Нет, я не хочу его видеть. Мне нужно действовать.

Лягушка, хлопая глазами, безоговорочно отдала мои ключи от машины. Вскочив в нее, я собралась нестись к Максиму на склад, но, подумав, с чем к нему приеду, резко развернула машину. К бабушке Василисе. Она была моей советчицей с раннего детства.

Василиса всплеснула руками:

— Девочка, я тебя сегодня видела во сне.

— Не поверишь, я тебя тоже, бабушка.

— Почему это не поверю, мы с тобой тянулись друг к другу. Девочка, ты правильно сделала, что вернулась. — Все они думали, что я поехала по делам. — На тебя так карта плохо ложилась. Мы с Лелей гадали.

— А где Леля?

— Леля улетела в Канны, представляешь!

— А я ей подарки привезла. И тебе тоже. — Раскрыв сумку с ворохом шмоток, я радовалась, что хоть кому-то могу доставить удовольствие.

Нацепив очки, бабушка стала рассматривать презенты.

— Это бы Леле пригодилось, — она выудила бархатный черный костюмчик, — ей бы в самую пору. Жаль, вовремя не подоспел, она так горевала, что в Каннах не в чем на банкет заявиться.

Я обрадовалась и удивилась:

— Как это ей удалось?

— Она единственная, кого удалось отыскать из участников фильма Лиханова. Она ведь у нас, как ты говоришь, тусовочная.

Леля и в свои годы выглядела кокетливой. Крохотная, худенькая, она до сих пор заводила кавалеров, которые ее приглашали то в Дом кино, то еще куда-нибудь. Бывшая помрежа знаменитого Лиханова помнила всех актеров, что снимались в фильмах тех лет, она сыпала названиями картин, именами режиссеров, поставивших их.

— Один из старых приятелей похлопотал в Союзе кинематографистов, и на нее выделили квоту. Забронировали отель и купили билет. Улетела. Уже звонила мне из Канн. Уверяла, что фильм «Тридцать три богатыря» Лиханова получит первый приз. — Василиса чему-то улыбнулась.

— И тогда ей вручат «Золотую камеру»?

— И много денег, — грустно пошутила Василиса. — Только деньги достанутся наследникам, Леля говорит, у него дочь и внучка. Но я ей все равно пожелала успеха. «Лелечка, я буду за тебя болеть и за „Тридцать три богатыря“ — так я сказала ей на прощание.

Я смотрела на бабушку и думала о своем.

— Что ты грустная такая, Надежда? — Бабушка заглянула мне в глаза.

— Ничего, бабуль, все в порядке!

— Э-э нет. Стряслось то, что нельзя поправить? — Бабушка задала философский вопрос. Поправить! Первое, о чем я подумала после бабушкиных слов, так это о своей беременности. И фирму можно вытащить, и денег заработать, и Максима вернуть, и с Владом расстаться, а вот можно ли мне расстаться с тем, кто уже связан со мной, слышит мой голос и любит, как Таня покинувшую ее маму или как Катя своего отца-заключенного?

— Бабушка, я беременна. — Признание вырвалось у меня само.