Прибываем в Филадельфию: время, можно сказать, обеденное, денек ясный, небо голубое и все такое прочее. Поначалу, выйдя из автобуса, я ничуть не парюсь по поводу предстоящих событий; надо только зайти в уборную по малой нужде. Но тут вдруг начинаю психовать. И ведь не устал, не проголодался, ничего такого – а почему-то задергался. Плещу в лицо холодной водой, отфыркиваюсь. Начинаю пересчитывать кафельные плитки, которые отражаются в зеркале; понемногу прихожу в себя. Решаю посидеть в зале ожидания и едва не спотыкаюсь о собаку, которая развалилась на полу. А поводок – в руках у девчушки лет семи-восьми.

Подвинься, Снежок, говорит девочка и тянет за поводок, освобождая мне подход к скамейке.

Для семилетней девочки такой пес – в самый раз. Маленький, пушистый, не поймешь, где зад, где перед. А рядом в окружении чемоданов и дорожных сумок сидит ее мать, книжку читает. Багажа вокруг нее столько, что будь она безногой, я бы не заметил.

Я помалкиваю, хотя когда у меня шалят нервы, готов даже с деревом о погоде поговорить за неимением лучшего. Встаю, покупаю в киоске сэндвич и газету, возвращаюсь на свое место. Жую сэндвич и смотрю, как девочка тянет Снежка за поводок, пока тот, измучившись, не ложится с тяжелым вздохом на пол, чтобы больше не двигаться. Вскоре по трансляции гулким, ржавым металлическим голосом объявляют посадку на мое направление. Девочка поднимает Снежка на руки, а мать берется за чемоданы, и я вижу, что ноги у нее реально присутствуют; нам, кажется, по пути. Когда-то это была Фиби. Когда-то это была любая девчонка, какую ни возьми; занимаю место поблизости от мамы с дочкой.

До моей остановки всего сорок минут езды; иду к выходу, девчушка остается от меня слева; улыбаюсь ей и ее собаке.

Пока, Снежок, говорю я с улыбкой.

Девочка настороженно прижимает Снежка к себе, чтобы я, чего доброго, на него не позарился.

Стою на обочине, пропускаю автобус. Когда он с ревом срывается со стоянки, за ним обнаруживается указатель: «Земляничный холм». Перехожу на другую сторону и шагаю вдоль подъездной аллеи.

Не иначе как их строят по единому плану, потому что эта аллея выровнена так же, как в «Саннисайде», – если, конечно, такое возможно. И здание практически такое же, как в «Саннисайде», если не считать вывески в форме земляничины, свисающей над парадной дверью. В вестибюле прохладно и тихо. Наверное, кто-то специально изучает вкусы стариков – идеально ровная аллея, пруд с рыбками на заднем дворе, молоденькая дежурная за стойкой, – чтобы результаты были размножены под копирку и взяты за образец. Прямо как «Макдоналдс», только вместо гамбургеров живые люди.

Из-за стойки торчит одна девичья макушка. Подхожу, делаю вид, что я здесь свой.

Здрасьте вам, говорю.

Она отрывается от книжки.

Здравствуйте, отвечает.

Тут я слегка стушевался, потому что эту часть заранее не продумал.

Э-э-э… Я приехал повидать свою сестренку, Фиби… Хардуэлл, – и прикусываю язык.

Не нужно было фантазировать, но слово не воробей.

Впрочем, девушку такая фамилия ничуть не поразила.

Она всего-навсего говорит:

К сожалению, на сегодня часы посещения закончены. Приходите завтра с десяти до двенадцати – и, не дожидаясь моего ответа, утыкается в книжку.

Наверное, я бы мог ей рассказать, чего мне стоило сюда добраться, каким долгим был этот путь и через что мне пришлось пройти, но качать права неохота. Выходя из-под земляничины и шагая по немыслимо ровной аллее, стараюсь не раздражаться. Я – безмозглый сухой прутик, который течением уносит вниз по реке. Остановился на обочине, жду, только один раз сбегал за распределительный щит. Битый час дожидаюсь автобуса; вхожу и начинаю искать глазами Снежка, хотя умом понимаю, что это дикость. Он же был в другом автобусе. В другой жизни. Стыдно, конечно, но я испытываю только облегчение.

Его жизнь настолько отдалилась, что уже движется по собственным рельсам. География так обширна, что за всеми подробностями теперь не уследить, и не всегда ясно, что сулит новый поворот. Брошенные мной семена где-то остались и дали побеги, не требуя ухода, но сад нынче так разросся, что в нем уже ничего не найти. Пытаюсь отыскать нужные кнопки, установить очередность поворота ключей, чтобы в тот миг, когда солнце заиграет на шестой колонне, земля содрогнулась и разверзлась стена.

Им необходимо воссоединиться, иначе он потеряет свою целостность. Все вещи взаимосвязаны, и ему, прежде чем идти дальше, нужно залатать эту прореху. Нельзя ему мешать. Постараюсь не подвести.

Возвращаюсь на автовокзал в пятом часу. В голове какая-то пустота – думаю, оттого, что я в эти дни постоянно куда-то мчался. Но все равно сидеть не хочется; нарезаю круги вокруг вокзала, чтобы выветрился туман, окутавший меня изнутри. А в глубине души есть желание ничего не делать – просто завалиться на мягкие белые простыни и уплыть вместе с запахом стирального порошка.

Лечь и обо всем забыть. Если надумаю вернуться, сперва, конечно, начнется легкий хай, но со временем все устаканится. Такое ощущение, будто я всю жизнь куда-то бегу, а теперь устал. Видимо, Дэниелу еще не сообщили, а Фиби, надо думать, все равно.

А ведь я реально устал – до такой степени, что уже готов лечь на пол и уснуть прямо в здании автовокзала. Машинально вытягиваю руку, хватаюсь за первый попавшийся выступ, и тут на меня рушится эта треклятая стена.

Открываю глаза и вижу: вокруг толпятся люди. Какой-то человек стоит на коленях рядом со мной, приложив ухо мне к груди. Думаю, это водитель автобуса, потому что мне видна только форменная фуражка. Рубашка у меня расстегнута, кто-то обмахивает мне лицо журналом. Когда мне удается сфокусировать зрение, поднимаю голову, и толпа вмиг рассеивается. Шофер выпрямляется, и я вижу, что мое тело, от живота до кончиков ног, укрыто журналами. Я еще подумал: придет же такое в голову – человека журналами укрывать, но тут мне на глаза попадается перевернутый журнальный стенд. Приподнимаюсь на локте.

Как вы? – спрашивает водитель.

Пытаюсь определить, нет ли у меня переломов или ушибов, – нет, все в порядке.

Я, говорю, только что перенес операцию – а журналы сыплются с меня на пол. Новый кардиостимулятор. Вероятно, плохо отрегулировали.

Водитель таращится мне на грудь, но мои пальцы уже застегивают пуговицы.

Собственно, добавляю, я как раз туда и еду: кардиостимулятор настраивать.

Водитель помогает мне встать, и я готовлюсь, что сейчас меня пронзит боль, но ничуть не бывало. Какая-то девушка собирает журналы, один за другим, и расставляет на стенде.

Будто сомневаясь, что я могу стоять на ногах, водитель поддерживает меня под руку и говорит:

Если кардиостимулятор барахлит, вам двигаться вредно.

Зачем я соврал – понятия не имею. Вот так всю жизнь. Вру почем зря, как начну – не могу остановиться.