1914–1918

1939–1945».

Хотя бы это заслужило одобрение сэра Джорджа.

– Мне это нравится, – сказал он. – Просто и с достоинством. Интересно, кто положил туда венок? Судя по его виду, он давно там лежит.

Сзади к ним подошел Эмброуз.

– В ноябре здесь появится свежий. Мунтер сам делает их из лавровых листьев и каждый год вешает новый. Его отец погиб на войне – кажется, он служил на флоте. Как бы там ни было, он утонул. Это все, что я знаю.

Роума спросила:

– А вы принимаете участие в этом действе?

– Нет, меня и не приглашали. Это сугубо семейная церемония. Не уверен, что я вообще имею право знать, что там происходит.

Роума отвернулась.

– Зато это позволяет увидеть Мунтера в новом свете. Кто бы мог подумать, что он такой романтик? Но я не уверена, что памятник вполне соответствует ситуации. Ведь его отец не жил и не работал на острове, я права?

– Насколько я знаю, да.

– А если он утонул, то его не смогли бы похоронить в земле в принципе, ни в чужой, ни в какой-либо другой. Все это как-то бессмысленно. Как и поминальное воскресенье. Похоже, в наше время уже никто не знает, ради чего все это.

– Ради того, чтобы мы вспоминали о хороших парнях, которых больше нет с нами, – произнес сэр Джордж. – Раз в год на протяжении двух минут – это не так много. И для чего принижать значение этого праздника, делая из него сентиментальную массовую акцию любви? На последнем параде падре прочитал проповедь о Третьей мировой войне и Всемирном церковном совете. Я заметил, что некоторые из ветеранов постарше забеспокоились.

– Полагаю, он счел, что его проповедь каким-то образом соотносится с проблемой мира во всем мире, – заметила Роума.

– День перемирия, например, никак не связан с миром. Он связан с войной и поминовением усопших родственников. Нация, которая не помнит павших героев, быстро становится недостойной того, чтобы за нее умирали. Да и что такого мирного в Третьей мировой?

Сэр Джордж быстро отвернулся, и в это мгновение Корделии показалось, что его глаза увлажнились. Но потом она поняла, что это всего лишь игра света, и удивилась собственной наивности. Возможно, он и помнит своих родственников, а также те давно забытые и потерявшие былое величие цели, во имя которых они погибли. Но он вспоминал их без слез. Он видел слишком много трупов, слишком много смертей. Неужели еще одна смерть может стать для него большим, чем всего лишь статистическая единица?

Дверь в ризнице вела в усыпальницу. Спуск по узким каменным ступеням, подсвечиваемым лишь факелом Эмброуза, напоминал перемещение в иной мир, иное время. Только здесь и осталось что-то от изначального норманнского здания. Крыша нависала так низко, что Айво, самый высокий из них, почти не мог выпрямиться, а широкие тяжелые колонны будто испытывали напряжение, ибо несли на себе вес девяти веков. Эмброуз протянул руку к стенному выключателю – и вызывавшая клаустрофобию комната озарилась резким неприятным светом. Они тут же увидели черепа. Им была посвящена целая стена – прямо-таки фестиваль смерти с ее жуткой ухмылкой. Черепа были расставлены на грубых дубовых полках так плотно, что Корделии показалось, что их невозможно разделить, не сломав. О композиции никто особо не задумывался. Кое-где их так залили цементом, что одна нижняя челюсть приварилась к другой в некой пародии на поцелуй. Между другими просыпался песок времени, объединив их в единое целое, забив носовые отверстия и глазницы. Слой пыли лежал на их гладких поверхностях, напоминая саван. Эмброуз сказал:

– Разумеется, о них сложена легенда, как всегда бывает в таких случаях. В семнадцатом веке остров принадлежал семье де Корси. На самом деле они жили тут с пятнадцатого века. Тот де Корси был исключительно неприятным представителем своего рода. Должно быть, кто-то рассказал ему о маленьких проделках Тиберия на Капри – думаю, сам он не умел читать, – и он занялся тем же самым здесь. Можете себе представить: то и дело с материка похищали девиц, право первой ночи использовалось в таких масштабах, что даже самые терпеливые приходили в ужас. Искалеченные тела прибивало к берегу, ко всеобщему возмущению местных жителей. Тогда Спимут был маленькой рыбацкой деревушкой. Городок разросся до внушительных размеров и обрел значение только в эпоху Регентства, превратившись в нечто вроде Брайтона юго-западной части Англии. Но слухи уже разлетелись повсюду. Никто ничего, разумеется, не делал. Легенда гласит, что отец одной из похищенных девушек, после того как ее измученное тело всплыло через три недели, пожаловался на де Корси в местный суд. Впоследствии того допрашивали на выездных сессиях присяжных, но оправдали. Все произошло как обычно: продажный судья, лжесвидетели, подкупленные присяжные, раболепие, перемешанное со страхом. И, разумеется, прямых доказательств не было. В конце суда отец – а он был неимоверно могущественным человеком, если верить легенде, – встал и прямо в помещении суда проклял де Корси и всю его семью, как водится, пожелав смерти его первенцу, обрушения их замку, жутких болезней и вымирания всему роду. Должно быть, эта часть понравилась зрителям больше всего. А потом в 1665 году началась чума.

Корделия подумала, что если Эмброуз сделал паузу для особого драматического эффекта, то явно перестарался. Окружившая его маленькая группа и так взирала на него с восторгом туристов, внимающих гиду, который достойно отрабатывает свое жалованье. Эмброуз продолжал:

– Чума свирепствовала в округе. Говорили, что ее привезла одна семья из Чипсайда. У них были родственники в деревне, и они сбежали туда, чтобы спастись. Однако местные жители вымирали один за другим. Священник вместе с семьей скончался одним из первых, и некому стало молиться за усопших. Вскоре в живых остался лишь один старик, готовый их хоронить. Повсюду царила анархия. Считалось, что на острове относительно безопасно, и де Корси угрожал смертью всякому, кто осмелится высадиться на его берегах. Легенда гласит, что как-то раз к острову причалила лодка с женщинами и детьми, которой управлял единственный мужчина. Но если они и надеялись на сочувствие де Корси, то тщетно. Хотя в данном случае он вел себя вполне благоразумно. Избежать заражения можно было лишь одним способом – ввести карантин. Однако едва ли он поступил благоразумно, велев просверлить дырки в дне лодки, прежде чем ее насильно спустили на воду. Это было сделано для того, чтобы пассажиры утонули прежде, чем успеют добраться до берега… Но это лишь занятная подробность. Что касается людей в той лодке, думаю, его жестокость можно объяснить тем, что он считал, будто они и так обречены… Теперь перейдем к самому интересному.

Айво пробормотал:

– В этой истории есть все, кроме театральных костюмов от «Мотли» и музыки Менотти.

Но Корделия заметила, что он сгорает от любопытства, как и все остальные.

– Не знаю, что вам известно о бубонной чуме… точнее, о ее симптомах. Сначала больные ощущают запах гниющих яблок. Потом на лбу появляется ужасная розовая сыпь. Наступил день, когда отец убитой девушки почувствовал этот запах и увидел в зеркале метку смерти. Стояла летняя ночь, но было неспокойно, на море штормило. Он знал, что жить ему осталось недолго, ибо чума убивает стремительно. Он подготовил лодку и отправился на остров.