– Вот все, что есть, – предъявил Антонис результат поиска. Результатом дед не удовлетворился.

– Дерьмовый сайт! – выдал он вердикт. – Ни черта нет!

– Ты не расстраивайся, найдем мы твою Аиду. Есть еще и другие поисковые системы, те же базы данных, например, или, в конце концов, можно будет послать официальный запрос в Минск.

Настроение у деда испортилось. Он с таким азартом заполнял свою страницу, и на тебе – все старания коту под хвост. Деда надо было чем-то отвлечь, и Антонис спросил:

– Кто эта женщина, Аида Лакришева?

– Аида! – Дел Лесас закатил глаза к потолку. – Божественная, божественная женщина! Сейчас я тебе про нее расскажу. В госпитале в тот раз нас не хватились – не до того было. Утром, когда мы бродили по пещере, в городе взорвалась хлебопекарня. Раненых работников привезли в наш госпиталь, где несколько часов подряд врачи спасали им жизни. Мы с Федькой догадались, что взрыв на пекарне – дело рук тех немцев, которых мы видели ночью в горах. На душе у нас стало гнусно, мы чувствовали себя так, словно это мы подорвали пекарню.

Скоро нас с Федькой должны были выписать и отправить на фронт. Я подарил Анечке браслет. Странный штопор перекочевал в мой карман, а яблоко из золота так и осталось лежать в земле под платаном. Перед сном, отвернувшись к стене, я изучал конструкцию штопора: разглядывал рисунок на набалдашнике, водил пальцем по винту. Случайно я надавил на ось в его верхушке, и штопор открылся, как бутон цветка из четырех лепестков. На одеяло выпал бесцветный камень. Я никогда раньше не видел алмазов, только слышал о них и читал, но догадался, что это именно он. Алмаз был довольно-таки крупным, с фалангу моего пальца. Первая мысль, которая меня посетила, – сдать его командованию. Ее вытеснила вторая мысль, более разумная, – спрятать свою находку и помалкивать. Нет, я не собирался обогатиться за счет алмаза. На войне время идет по-другому, каждый день проживается как последний, и мечтаешь только о том, чтобы дожить до конца войны, а там никаких алмазов не надо – жизнь и без них будет замечательной. Я засунул алмаз обратно в штопор и убрал его под подушку. Удивительное дело: раньше я относился к штопору, как к железке: есть он у меня, нет его – все равно. Потеряется, и пусть – не велика беда. Но после того как мне стало известно, что внутри него заключен драгоценный камень, я забыл покой.

Когда-то, учась в школе, я готовился к своим первым экзаменам и очень боялся их провалить. Мама мне посоветовала в ночь накануне сдачи положить под подушку конспект, чтобы за ночь все правила из тетради переместились в голову. Не знаю, как с правилами – впитываются они в голову или нет, а алмаз, лежащий под подушкой, в мозг мой просочился. Ночью он мне снился, а днем я не переставал о нем думать. Я уже сто раз пожалел, что забрал его из тайника в пещере.

Однажды в наш госпиталь с концертом приехала Грета Стриж. Она больше не напоминала подростка: рассыпанные по плечам кудри, стройная женственная фигура, лукавый взгляд и прежняя восхитительная ямочка на подбородке. Под аккомпанемент гармониста Грета пела про синий платочек, а я смотрел на нее и вспоминал нашу встречу. Я считал себя ее старым знакомым и после выступления, когда артисты направлялись в столовую, я нахально подошел к ней и заговорил. Она улыбнулась, сказала, что помнит меня, и это придало мне уверенности. Федька, змей, увидев, что я по-свойски болтаю с Гретой, тоже подошел и представился. Глаз у него загорелся. Я еще во время концерта заметил, как Федька на нее смотрел.

Во мне вдруг пробудилась ревность, и я готов был придушить своего товарища. Ну, думаю, стервец, меня на кривой козе не обойдешь. Вечером я рискнул улизнуть из госпиталя, чтобы встретиться с Гретой. Хотел поговорить с ней наедине, без этого прохвоста Федьки. Наглости мне было не занимать и навык являться к барышне без приглашения уже имелся. С ветками жасмина я пришел к бараку, где разместились артисты, благо он был недалеко от госпиталя. Я разузнал, где окна комнаты Греты, заглянул внутрь – никого. Ждать я не мог, а уходить ни с чем не хотелось. Завтра на фронт, может, и не увижу ее больше. Так что пан или пропал. Я залез в окно, чтобы оставить цветы и написать записку. Что писать, я не знал. Хотелось так много ей сказать, а написать не получилось ни слова. На клочке бумаге я писал карандашом слова, зачеркивал, снова писал… Пока я мучил бумагу, пришла Грета. Веселая и усталая, с ридикюлем и жасмином в руках, она тихо появилась на пороге. Увидев мою спину, сгорбленную над низким столиком, девушка от неожиданности вскрикнула и уронила цветы и ридикюль.

Я резко выпрямился, как будто вошел генерал. Потом коршуном бросился собирать рассыпавшийся букет. Из раскрывшегося ридикюля выкатилось золотое яблоко.

– Простите, ради Бога. Не хотел вас напугать, – затараторил я, глядя на яблоко и на жасмин. Куст жасмина рос в госпитальном дворе. Я все понял – Федька меня опередил. Он только что провожал Грету. Мне надо было во что бы то ни стало взять реванш.

– А ты не изменился, Александр. По-прежнему заходишь к даме как к себе домой.

Она тоже не изменилась. Тот же насмешливый тон и прямой взгляд.

– Вот, цветы принес, – протянул я свой букет.

– Спасибо. Смесь галантности с нахальством – редкое сочетание.

От ее витиеватого комплимента на моих щеках выступил румянец.

– А ты еще и стыдливый, дружочек. – Она подошла ко мне совсем близко, как тогда в гримерной, пристально посмотрела в глаза и поцеловала в губы. Пол качнулся, я с ужасом подумал, что вот-вот упаду. Идя к Грете, о ее поцелуе я даже и мечтать не смел, и от этого он был особенно сладок.

– А теперь иди, я хочу отдохнуть, – холодно сообщила она, будто и не целовала только что.

От такого резкого перехода я пришел в себя. Эта девушка умела вызвать гамму разных чувств: страх, восхищение, любовь. Ее можно было обожать или ненавидеть, но остаться к ней равнодушным было невозможно.

– Хочу тебе подарить подарок. Вот, возьми, – достал я из кармана штопор. Я нажал на ось и извлек из него алмаз. Я вложил алмаз в ее ладонь. Грета смотрела на него молча, не проявляя никаких эмоций, будто драгоценности на нее сыплются каждый день.

Ее реакция выбила меня из колеи. Я растерялся, и, чтобы не выглядеть идиотом, поспешил уйти.

– Спасибо, Александр. Я назову его твоим именем, – сказала Грета напоследок.

После войны я пытался ее найти, приходил в театр, в котором впервые ее увидел, но она там больше не работала. Нигде не было слышно о Грете Стриж, я даже думал, что она погибла.

И вот спустя десять лет я увидел ее фотографию в газете. Аида Лакришева отказалась от псевдонима, в юности казавшегося ей более подходящим для сцены, чем собственное имя. Она стала примой Минского драматического театра и очень красивой женщиной. А я после войны стал простым прорабом, и на то, чтобы в очередной раз заявиться к ней без приглашения, у меня уже дерзости не хватало… Там, в среднем ящике секретера, достань-ка зеленую папку, – попросил дед Лесас.