— Уж не Федотов ли был этой самой волосатой лапой? — усмехнулся Николай с некоторым раздражением.

— Не торопите меня, Николай, обо всем по порядку. Смотрим далее. Сам Федотов опять попадает на работу в свой дацан на должность завхоза. Но после войны там обустроили радиостанцию, а, значит, это секретный объект. Туда не то что бывшему пленному, не всякому чекисту доступ откроют. Мало того, ему, непонятным образом, выделяют квартиру в центре Ленинграда, в то время, когда люди по пять человек ютились в одной комнатушке по коммуналкам. Далее в 1946 году выходит на свободу Соловьев, поступает в РАХ. И это тогда, когда бывших пленных в ВУЗы не брали по определению. Далее ему даже дают комнату в общежитии академии. Потом он вскоре женится и тут же получает отдельную двухкомнатную квартиру! Ну не чудеса ли?

— Анатолий, к чему вы, в конце концов, клоните?

— К мотиву. К дальней связи Федотова и Соловьева. Я полагаю, что без Федотова тут дело не обошлось. Правда, из документов, присланных по нашему запросу из Ленинграда, на эту тему толком ничего не ясно. Многие листы из его дела просто исчезли, это видно по их нумерации. Да и само это дело заполучить сюда оказалось непросто. Мне, можно сказать, повезло, мой дядя посодействовал — генерал Мальцев, он заместитель начальника управления КГБ по Ленинградской области. А насчет исчезнувших материалов дела, он мне приватно по телефону намекнул, что есть весьма высокопоставленные лица, которые не хотели бы разглашать всю правду о Федотове. По его данным Федотов оказывал им какие-то серьезные услуги, то ли что-то там гадал, предсказывал, то ли давал серьезные взятки.

Кстати, при расследовании обстоятельств смерти Дагбаева в комнате Бачуриной нашли стопку оповещений о регулярных, практически, ежемесячных переводах ему денег из Ленинграда. И суммы там неплохие — по пятьдесят-сто рублей. Можно сказать, что Дагбаев получал вторую пенсию. От кого были деньги — не обозначалось, но мы подняли документы на почте и установили, что все они были заполнены Федотовым, экспертиза признала его почерк. Странно, что оповещения Дагбаев хранил вне дома и не выбрасывал.

— Капитан, уточните цель ваших пояснений. Вы хотите сказать, что Федотов был богат и имел связи во властных структурах?

— Не это главное, Николай. Я подумал, что Соловьев был многим обязан Федотову. Возможно какой-то денежной ссудой, короче, мог порядочно ему задолжать. Но он внезапно погиб. Взять особо с девочек-сироток было нечего. Но вот он дождался, когда Ксения стала известной и, главное, богатой. Очень богатой… — следователь тут прервался, чего-то ожидая, но услышал в трубку лишь сердитое сопение Николая и продолжил. — Ведь она у вас миллионерша, Николай! Чего тут таить? Мы тоже лыком не шитые, знаем даже о ее заграничных счетах.

— Ближе к делу, капитан! Вам ее посадить все равно не удастся. Сначала ее надо найти! — придушенным и злым голосом просипел в трубку Николай, все больше раздражаясь.

— Боже упаси! Николай, никто за это ее сажать не собирается, если бы этого желали — давно бы упекли. Она гордость и лицо Советского Союза — как Вишневская, как Плисецкая, какими были Горький, Шолохов. И ведь, заметьте, те тоже все не бедные люди. Их же никто не посадил! Я сейчас не об этом. Я опять о Федотове. Не мог ли он явиться в наш город, чтобы истребовать долг у Ксении? И могла ли ваша жена не захотеть рассчитываться с ним по долгам отца? Она у вас не жадная?

— Ну, это уж слишком! — раздраженно прорычал Николай. — Все свои мотивы вы укладываете под одну и ту же версию. Поищите другую и найдите Ксению! Я чувствую, ее жизнь висит на волоске!

Николай бросил трубку и застонал от собственного предположения, которое он только что высказал.

Он грубо выругался, что происходило с ним крайне редко, и прошел на кухню, где плеснул себе полбокала рома. Но, поднеся бокал к губам, отвел руку и поставил ром на стол — он пересилил себя, решив сдержаться от расслабухи — трезвость сейчас была его союзником. В этот момент позвонили в дверь.

Вошла Нинель, она чмокнула Николая в щеку, оставив прохладную влагу на его лице, и тут же спросила:

— Что нового, дорогой?

Вместо ответа Николай удрученно развел руки, прошел в гостиную и в задумчивости уселся на диван. Следом за ним впорхнула Нинель. Она обратила внимание на фотографии, разбросанные по столу, подошла к Николаю и ласково погладила его по голове:

— Не переживай, Коля, все устаканится.

— Я так не думаю, трое суток прошло и ничего не изменилось.

Он раздраженно вывернул голову из-под руки Нинель, и та недовольно фыркнула.

— Я принесла сиреневую блузку, ну, ту, что брала прошлый раз. Она выстирана и с ней все в порядке, — достала из глянцевого пакета блузку Нинель. — А теперь хочу взять вечернее платье Ксении, то, что с серебряными блестками. Оно мне очень идет, я в ней такая благородная! Ты не находишь?

— Бери что хочешь, только оставь меня в покое.

— Я завтра же верну, мы сегодня с Ромкой идем на премьеру в Оперный. Там заглавную партию будет петь Елена Образцова — ее специально из Москвы пригласили.

— Какого черта ты туда попрешься? Ты же все рано в этом ни бельмеса не понимаешь.

— Откуда тебе знать? Да и там весь цвет общества соберется, люди нужные будут, с которыми стоит познакомиться.

Нинель вертлявой походкой модели, от бедра, выбрасывая вперед, словно лошадь, ноги, приблизилась к дубовому шифоньеру, где хранила свою одежду Ксения, и распахнула обе его дверцы. Она сбросила прямо на пол свою спортивную рубашку и юбку, в которых пришла, и осталась лишь в малиновом бразильском микробикини. Узенькие, низко приспущенные плавки, едва не сваливались с ее красивых, бронзовых от загара, бедер.

Замерев на секунду от ароматов, излившихся на нее из нутра огромного итальянского шифоньера, Нинель стала перебирать на вешалке платья.

— Можно, я возьму еще и чулки? — спросила она, обернувшись к Николаю так, что стала видна ее, почти обнаженная, подтянутая грудь.

— Хватит меня донимать, я же сказал, бери что хочешь, — устало отозвался Николай.

Нинель склонилась над нижним ящиком, выдвинула его и стала там что-то шурудить. Она стояла в позе прачки, и из узеньких ее плавок вываливалось наружу все, что должно было быть скрыто от постороннего глаза.

Николай отвернулся. Через минуту Нинель окликнула его.

— Ну, как тебе, дорогой? — торжествующим голосом вопросила она и посмотрела на Николая взглядом, полным ликующего превосходства.

Она стояла в лакированных, изящных туфельках из крокодиловой кожи, слегка отставив одну ногу и положив руку на талию, голову она несколько запрокинула и держала ее как бы с некоторым вызовом. На ней было платье от Пьера Кардена — одно из двух, что привезла когда-то с собой Ксения из Парижа. Другое подобное, только иного цвета и без блесток, было оставлено на базе «Работник социалистической культуры».

В этот момент Нинель очень походила на свою сестру — у нее был такой же слегка вздернутый носик, маленькие пухлые губки и ямочки на щеках, похожая прическа чуть более темных, но тоже льняных волос, и даже косметику она накладывала как Ксения — неброско и умеренно. Вот только глаза у них были разные. Нет, не по цвету, а по выражению. У Нинель — шаловливые, с налетом ветрености, а у Ксении — задумчивые умные, «как у собаки» — так, смеясь, отзывалась о них сама Ксения.