— Над чем ржешь, скабрезина! Сам ведь из таких же! Смотри, могут и тебе меру пресечения изменить…

— Типун вам на язык, Федор Ильич! — дьячок опасливо отодвинулся. — Вечно вы скажете этакое! И в мыслях не было — смеяться…

Он снял с головы скуфейку и утер выступившие от смеха слезы.

— То-то! — Федор Ильич, сердито сопя, сел на место. — Над чужим горем не смейся!.. Тут, видишь, такое дело, парень… — он снова обратился ко мне, — как ни крути, а выходит — не гулять тебе по девкам!

— Со мной что-то сделают? — я невольно опустил глаза.

— Да нет! — отмахнулся толстяк. — За плоть свою ты не волнуйся. Тут плоть у всех, как у ящерицы хвост! Только вот не выпустят, из девятого-то бокса…

— Как? А там разве нет этих всяких… выходных, перерывов?

Сосед слева снова захрюкал, прикрывшись ладонью, но справился с собой и сказал сквозь кашу:

— Этак каждый бы согласился! С выходными… В том-то и загвоздка, что без минутки покою!

На душе у меня стало совсем гадко.

— Значит, вечная и непрерывная пытка?

— Вечная и непрерывная, — Федор Ильич сурово склонил голову. — Да еще и подлая…

— Почему подлая?

— А вот потому. Взять, скажем, нас. Мы сидим тут, годами кирзовой кашей давимся, да вспоминаем-то расстегаи! Уху стерляжью! Поросенка с хреном! Сладость такая иной раз пройдет в душе, будто и впрямь у Яра отобедал! С этой думкой сокровенной — куда как легче вечность коротать!.. А у тебя и сокровенное отберут…

— Как отберут?

Федор Ильич вздохнул и принялся выбираться из-за стола.

— Уволь ты меня! Не хочу я об этом говорить! Там увидишь, как…

Обед кончился, мы вышли из столовой. Федор Ильич протянул мне руку.

— Ну, прощай, парень! Нам — на работу. Да и тебе уж скоро…

Я покачал головой.

— Нет. Сам не пойду. Буду скрываться, пока не поймают и силой не отведут. Кстати, у меня оправдание: я же не знаю, где этот девятый бокс! А искать и не собираюсь…

Федор Ильич потрепал меня по плечу.

— Молодой ты еще… Кто ж девятый бокс ищет? Он сам тебя найдет!

…Я снова брел широкой, может быть, главной магистралью ада, старательно избегая всяческих ответвлений, а особенно въездов в ворота какого-то нескончаемого химкомбината, тянувшегося вдоль дороги. Черт его знает, как он выглядит, этот девятый бокс, и каким образом он будет за мной охотиться. Лучше не соваться, куда попало. И все же веселая бесшабашная, с огоньком, жизнь компании Федора Ильича не давала мне покоя. Почему, черт побери, я не могу закрутить пусть мимолетный, но бурный романчик с какой-нибудь девицей из Смольного отделения? Им, значит, можно, а мне нельзя? А вот назло сейчас подцеплю какую-нибудь! Терять мне больше нечего, стесняться — поздно. Мертвые сраму не имут. Комплексовать из-за внешности тоже не приходится. В гробу я видал свою внешность! Причем, не так давно. Узнать бы только, где его найти, это Смольное…

Впереди вдруг послышался унылый кандальный звон, из-за поворота показался странный человек, с головы до ног окутанный цепями, оковами и веригами. Он медленно ковылял, приволакивая ногу, за которой со скрежетом тащилось чугунное ядро на длиннющей цепи. На лице закованного читалось такое нетерпение и целеустремленность, что лезть с расспросами совсем не хотелось. Однако других людей поблизости не было, и я решился.

— Не подскажете, как в Смольное пройти?

Человек остановился, тяжело дыша, подтянул цепь и смерил меня озорным прищуром.

— Что, по девкам собрался?

— Ага, — я лениво зевнул. — Выдалась вот свободная минутка, дай, думаю…

— Трахнуться захотелось?

Закованный, как видно, привык резать правду в глаза.

— Ну… вроде того, — кивнул я.

— Тогда понеси ядро, — сказал он. — А то долго с ним телепаться. Зато уж провожку до места. Я ведь тоже трахнуться иду.

Ядро было тяжелое и пыльное. Я нес его за цепь, часто меняя руки и стараясь не запачкаться.

— А цепи, кандалы — это у вас наказание?

— Да ну, что ты! — рассмеялся закованный. — Это я сам намотал. Без цепей разве трахнешься, как следует?

— Что вы говорите? — вежливо удивился я. — Да, вообще-то некоторые любят…

Какое-то время мы шли молча, пыхтя и звеня железом. Постепенно впереди стал разворачиваться широкий простор, и вдруг открылся потрясающий вид. Мы вышли на обрыв. Под ногами разверзлась бездонная и безбрежная пропасть. Пространство впереди, внизу и вверху было так огромно, что от него захватывало дух. По краю обрыва кое-где бродили люди.

— Все, — сказал мой спутник, — пришли. Бросай ядро.

— Куда? — не понял я.

— Куда! Вниз! Только размахнись хорошенько

— Так вас же утянет!

— Что за болван! — знакомец вырвал ядро у меня из рук и бросил прямо в пропасть. Цепь стала стремительно разматываться.

— И сам прыгай следом! — успел сказать закованный. — Трахнешься так, что любо-дорого!

— Вы разобьетесь! — ахнул я.

— Да чего нам сделается! Мы же уже… — тут цепь сдернула его в пропасть, и он, стремительно уменьшаясь, скрылся в тени обрыва.

Я, вытянув шею, заглянул подальше за край и в страхе отступил. Что же это делается, Господи?!

Неподалеку послышались голоса и смех. Я обернулся. Вдоль обрыва прогуливались двое — молодой человек и девушка. Они весело болтали между собой, наверное не заметили, что произошло.

— Тут сейчас один… — начал было я и замер.

Молодой человек взял девушку за руку, они шагнули на край пропасти и прыгнули вместе.

Мне стало нехорошо.

Я брел, как слепой, вдоль обрыва, не забывая, однако, держаться подальше от края. Людей попадалось все больше. Очень скоро я понял, что здесь любимое место прогулок и свиданий, кругом толпилась молодежь, парочки прохаживались туда-обратно, выбирая удобное место для прыжка. У пестрой эстрады в стороне от обрыва грохотала музыка, там колыхалась и пульсировала дискотека. Люди танцевали и веселились, затем, отыскав себе пару, направлялись к обрыву. Иногда даже вовсе незнакомые друг с другом мужчины и женщины встречались у края пропасти и, обнявшись, бросались вниз. Некоторые, особо раскованные, перед тем, как прыгнуть, сбрасывали с себя одежду.

Завороженный этим кошмарным и волшебным зрелищем, я не заметил, как попал в толпу танцующих. Шальная мысль уже колотилась в голове. А что, если…

В самом деле, люди, падающие с обрыва, конечно, вдребезги разбиваются. Но что значит разбиться в этом мире, где и заживо сожженные через минуту разговаривают о жратве? Здесь можно творить что угодно! Даже подойти к девушке, взять ее за руку — и умереть вместе с ней. А это легче, чем заговорить.