– Голосуйте за меня!

Донни улыбнулся. Если бы я увидела, что такая улыбка лежит на улице, я бы наступила на нее каблуком и хорошенько бы растерла, чтобы она исчезла между плитками тротуара.

– Ты выпустишь нас на улицу, если станешь лидером? – спросил один из близнецов.

– Вы пойдете на улицу, когда я вам скажу, – ответил Донни.

В бункере стало тихо. Близнецы обдумывали услышанное.

Следующим должен был выступать Дилан, но он не хотел. Донни направил резкий луч своего мобильника ему прямо в глаза, а Дилан так же резко посмотрел в глаза Донни. Глазом не моргнув. В ярком-то свете.

– Кто хочет проголосовать за меня, – голосуйте, – сказал он, – но мне этого не нужно. Ненавижу лидеров и не имею ни малейшего желания ненавидеть самого себя.

Выглядел он потрясающе. Он не подготовил речи на бумажке, зато отрепетировал перед зеркалом.

– Зачем же тогда ты участвуешь в выборах? – спросил Донни.

– Потому что других лидеров буду ненавидеть еще сильнее, чем самого себя.

– Йес! – прошептала Джеки.

Во взгляде Дилана блеснуло пламя победы. Но он тотчас сдержался. Первый в истории политик, делающий вид, что его трудно уговорить. Но политика здесь действительно была ни при чем. Я уже писала: борьба шла за Джеки, за ее сердце, за ее руку и все прочее.

Донни сказал, что теперь должна выступить я. Если Дилан не разделяет его взглядов на государство детей, пора послушать, что предложат женщины. Он направил свет не на меня, а на Джеки, сидевшую точно больной кролик. Вернее, точно больной охотник, с ружьем на коленях.

Медведя, прятавшегося у меня под футболкой, я опустила пониже. Теперь он уткнулся носом мне в пупок. А то женщина с тремя титями больше подходит для ярмарки, чем для политики. Пусть уж лучше думают, что я беременна. Я заговорила, и Донни выключил свой фонарик. Было так темно, что первые слова я произнесла шепотом. Сказала, что, хоть мы и сидим всемером в одном бункере, каждый из нас воспринимает этот бункер, и эту темноту, и всю компанию совершенно по-своему, так что спокойно можно утверждать, что каждый живет в своем собственном мире.

Дилан оказался столь галантен, что осветил меня фонариком в своем мобильнике.

Я кашлянула и повысила голос:

– Мы – семь миров на шести квадратных метрах. И нам дико трудно друг с другом взаимодействовать.

В школе я часто делала доклады, но там я всегда говорила о книгах и писателях, а не о себе. А тут надо было объяснить, почему я хочу стать президентом в мире, где командовать будут дети. Хотя на самом деле считаю, что для управления страной достаточно умны только люди, которым за семьдесят. Стоя так, в луче света, я сказала, что если стану начальником, то велю всем детям минимум по два часа в день читать книги. Ведь только тогда они научатся понимать своих ближних, своих товарищей по несчастью. Слова вдруг так и посыпались у меня изо рта, как конфетти из пушки:

– Мы думаем, что марсиане маленькие и зелененькие и говорят только «блип, блип», потому что знаем, что такое маленькое и зелененькое и как звучит «блип, блип». А они, возможно, совсем не такие. Вдруг они невидимые, неслышимые и неосязаемые. Вдруг они сделаны из такого вещества, которое люди не воспринимают. И на Земле веками живет множество марсиан, а нам и невдомек. Особенно если они не говорят дни напролет «блип, блип», потому что у них такие высокие голоса, что даже собаки не поднимают лай. Тогда они – не марсиане, а жители Земли, которые нас не видят, не слышат и чувствуют на ощупь. Это было бы очень удобно, потому что в этом случае на нашей планете хватит места для многих-многих… зовите их как угодно. Может, здесь живут и обитатели Венеры. Которые вовсе не с Венеры.

Что-то меня занесло. Я вернулась к мысли о чтении и сказала, что только благодаря книгам можно узнать, что думают другие люди. Об этом я уже писала.

– Читая о том, что думает другой человек, – сказала я, – узнавая другого человека в самой глубинной его сути, дети начинают понимать, что каждая личность неповторима. Каждый человек – это история, совершенно непохожая на историю другого человека. Если мы будем это понимать, мы не будем ни о ком судить по его социальному происхождению, по его национальности, вере или цвету глаз. Вооруженные этим знанием, мы уже можем вступить в мир.

Я следила за тем, чтобы не сбиться опять на марсиан. Рассказала, что однажды видела в саду с бабочками колибри, неподвижно зависшую в воздухе, совершенно счастливую, в пустом пространстве, и поняла, что, значит, существуют невидимые цветы. Я хотела перейти к проблеме беженцев, иммиграции и интеграции. Не понимаю, почему мне этого так хотелось, я уже совершенно зарапортовалась, заблудилась в словесных дебрях, сбилась с панталыку, и меня несло, без руля и ветрил, к невидимому горизонту.

– Люди отличаются друг от друга не меньше, чем люди отличаются от марсиан, – сказала я. – Для тех, кто родился на Западе, будущее – это список пожеланий. Мы хотим того, мы хотим этого, мы хотим все больше и больше, но ведь существуют люди, у которых вообще нет будущего…

В этот миг мне в лицо кто-то бросил горсть песка. А потом еще одну. Песок отскочил от моих щек вверх и попал мне в глаза под очками. Оказывается, близнецы все это время слушали мою речь.

– Уродина! – крикнул первый.

– Гадина! – завопил второй.

Раздался грохот, как будто настал конец света. Или рождение Вселенной. Это выстрелила Джеки. Я подумала, что долго сидеть в бункере и не сойти с ума – невозможно. А вообще-то интересно, сколько у нее еще пуль.

– Ты как, Салли Мо? – спросила она. – Ты ведь уже почти закончила, да?

– Со мной все в порядке, – ответила я, – а как остальные?

Протирая глаза, я почувствовала, как две руки легли на мою левую ногу и две собачьи лапы – на правую.

– Так вот, – сказала я, – человек подошел к реке. У него с собой волк, коза и капуста. Он все время зорко следит за ними: стоит недосмотреть – и волк съест козу или коза съест капусту. Но теперь ему надо перебраться через реку. Он видит лодку, но она такая маленькая, что кроме него в нее поместится только что-то одно. Если он первым делом перевезет на ту сторону волка, то коза съест капусту. А если капусту, то волк съест козу.

– Так надо сначала перевезти козу, – закричал первый из братьев.

– Вот тупая! – подхватил второй.

– Правильно, – ответила я, – а потом?

Все долго молчали.

Пока Бейтел не сказал:

– Для меня это слишком сложная загадка, Салли Мо. Но на месте этого человека я бы сначала перевез через реку козу, потом волка или капусту, это все равно, а потом вместе с козой поплыл бы обратно. А потом капусту или волка отвез бы на ту сторону. А потом снова козу. И коза бы тогда отлично покаталась на лодке, три раза туда-сюда.

Бейтел, Бейтел, Бейтел.