Великая княгиня внимательно рассматривает меня.

– О господи! – шепчет она. – Он еще ничего не знает… Не знает… Приготовьтесь услышать страшное известие… В Петербурге ваш отец… адмирал… Он умер.

Мне казалось, что матушка не в состоянии пережить этот удар. Поэтому я просил всех встреченных мной знакомых не говорить ей о постигшем нас горе. А мне приходилось при ней притворяться, хотя я терялся в догадках относительно обстоятельств смерти отца, о которой много дней назад в очень сухих фразах сообщили редкие газеты. Я даже не смог их отыскать.

Поскольку пассажирское сообщение между Туапсе и Новороссийском было прервано, матушке пришлось обратиться к морскому комиссару, чтобы он предоставил нам хоть какой-то способ отбыть. На следующий день великая княгиня Мария Павловна отплывала со своей семьей и свитой на специальном пароходе; морской комиссар попросил у нее место для нас. Ее императорское высочество протянула нам руку помощи, в чем отказали куда менее знатные дамы. Она сердечно приняла нас в свое общество.

Сначала пароход высадил членов императорской фамилии в Анапе, очаровательном местечке, расположенном неподалеку от входа в Азовское море и ранее, из-за своего мелкого песка, носившем прозвище Детский пляж. Изменив курс на обратном пути, пароход высадил нас в Новороссийске.

Мы пробыли там два дня; потом направились по железной дороге в Екатеринодар, столицу Кубани, также занятую белыми. Мы надеялись однажды добраться оттуда до Петрограда. Первым этапом на этом пути должен был стать Ростов-на-Дону. Но туда шли только эшелоны с войсками. Купить билет было невозможно. Матушка отправилась к начальнику вокзала и представилась. Чиновник, услышав фамилию Скрыдлова, уважительно поклонился и грустно спросил:

– Вдова адмирала?

– Вдова?! – изумленно воскликнула матушка. – Почему вдова? Разве мой муж умер?

Железнодорожный служащий, поняв, что матушка ничего не знает, попытался, как мог, исправить ситуацию, стал ссылаться на преклонный возраст адмирала, придумал, что он неправильно расслышал фамилию… Он выделил нам купе в офицерском вагоне, и через десять часов пути мы были в Ростове.

Всю дорогу матушка молча думала над словами начальника вокзала. Видя, что она измотана и больна, к тому же сам страдая от боли в сердце, я не нашел в себе сил увеличить ее мучения, тем более что каждый день, каждый час таил новые опасности и неожиданности. На ее вопросы я отвечал, что было убито очень много старших офицеров, люди порой считали мертвыми даже тех, кто в действительности не подвергался никакой опасности, и что в Петрограде мы, возможно, встретим отца живым и в добром здравии…

Поезд катил вперед.

Ростов-на-Дону удерживали германцы. После подписания Брест-Литовского мира они оккупировали его без боя и должны были оставаться там до заключения всеобщего мира; по правде говоря, при них в городе царил полный порядок.

Мы с матушкой жили на средства, полученные от продажи кое-каких драгоценностей. Я обошел редакции крупнейших городских газет, чтобы узнать о последних минутах жизни отца. Все, что мне удалось узнать: он умер от голода.

В Ростове мы нашли кружок из друзей и знакомых, окруживших нас своей привязанностью, но сохранять смерть отца в тайне от матушки уже не представлялось возможным. Она замечала все больше неловкостей, перешептываний. Наконец у нее появились подозрения. Хотя здоровье ее было еще очень хрупким, пришлось сказать ей правду.

После революции 11 ноября[24] немцы ушли, и в Ростове обосновались белые войска. Теперь они составляли настоящую армию, которая являлась хозяйкой в Ростовском регионе, тогда как большевизм подчинил себе всю Центральную Россию.

Таким образом, сначала матушка, а затем и я смогли через много месяцев на несколько дней вернуться в Кисловодск. Красные, захватив этот курортный город, растащили по своим домам, в зависимости от личных потребностей, меха, мебель, предметы искусства, награбленные в виллах и гостиницах. Когда белые, в свою очередь, отбили город, они собрали всю эту добычу и объявили, что владельцы вещей могут прийти за ними и забрать. Пришедшим первыми достался неплохой куш. Это был второй грабеж, возможно, более незаметный, чем первый, но при этом и более профессиональный, менее случайный в выборе того, что следует брать. Когда матушка, в свою очередь, пришла туда, то смогла вернуть лишь одно платье и меховую шубу. И то сохранила их для нее та французская учительница, за которую она когда-то заступилась.

Сам я приехал в Кисловодск в апреле 1919 года, чтобы дать концерт. Я давал их и в Ростове, потому что наши финансы были ограниченны, как никогда прежде. Во время своих выступлений я не пел, а исполнял то, что в России, где этот жанр культивировался, называлось мелодекламацией, то есть читал под музыку стихи.

Для своих выступлений я приобрел на рынке в Ростове полуфрак, который надевал с обычными черными брюками.

Кисловодск я увидел таким же, как и прежде. Многие беженцы вернулись. Тогда-то я и узнал, каким кровавым было правление большевиков в городе. Они развязали и постоянно поддерживали террор. Процветали необоснованные доносы и беззаконие.

Например, однажды днем я заметил на улице человека, которого едва узнал, так его изменили пережитые испытания. Он рассказал мне свою историю.

Его фамилия была Петров, он был ассистентом врача. Организовывая свою власть в городе, красные «реквизировали» этого человека и отправили работать на телефонную станцию. Петров на этом месте сумел оказать огромные услуги жителям Кисловодска, поскольку в силу своих обязанностей заранее знал о вынесении смертных приговоров и предупреждал тех, против кого они были вынесены, чтобы те успели бежать. Потом ситуация переменилась, и город отбили белые; совершенно не намеревавшийся следовать за большевиками, Петров остался в Кисловодске, уверенный, что свидетели установят его истинную роль. Но после освобождения Кисловодска многие покинули курортный город, а среди оставшихся не нашлось никого, кто решился бы снять с Петрова обвинения. Правосудие в обоих лагерях было тогда очень скорым: белые обвинили телефониста красных в измене, приговорили к смерти, вывезли за Кисловодск и расстреляли.

Но он выжил. После отъезда расстрельной команды он пришел в себя и, страшно израненный, сумел доползти до ближайшей деревни. Все двери закрылись перед ним: кем мог быть этот израненный человек, как не предателем? Во всяком случае, его присутствие было компрометирующим, нежелательным. Его изгоняли. Наконец одна старуха, у которой на войне погибли два сына и у которой раненый вызвал сочувствие, приютила Петрова, начала лечить и вернула к жизни.

У него хватило мужества вернуться в Кисловодск через два месяца и добиться своей реабилитации.

Мне рассказали еще одну необычную историю, происшедшую вскоре после нашего бегства. Ее героиней была дворянка, г-жа С. Читатель скоро поймет, почему я не называю ее фамилию. Отцом этой дамы был генерал О., бывший статс-секретарь в Военном министерстве, человек очень пожилой. Войдя в город, большевики арестовали его и отправили в тюрьму. Следовало ожидать, что его, как и других заложников, расстреляют. Г-жа С., потеряв голову, бросается к комиссару Гаю, от которого, как ей сказали, зависят жизни заложников. Она падает перед ним на колени, упрашивает, умоляет, теряет всякую меру и, наконец, объявляет, что готова на что угодно, если старика выпустят на свободу. Гай только что отправил на расстрел десять человек: возможно, он устал или растрогался?