Нужную сумму я увидел моментально.

Это оказалась стоимость комплексной терапии неоперабельного рака органов малого таза III стадии в условиях протекающей беременности.

Неоперабельного рака. Рака, который успел дать метастазы. Рака органов малого таза. Рака третьей стадии. Рака.

Я потянулся к телефону, чтобы позвонить Гене, и одновременно открыл закрытую ранее вкладку «Аэрофлота».

Я должен был быть в Москве как можно скорее.

Дым сигареты, марку которой я не знал, был горек и неприятен. Но иногда нам нужно что-то горькое и неприятное для того, чтобы заглушить, притупить еще более горькое и неприятное чувство в душе.

Я больше не курил электронные сигареты – трудно сказать почему. Может, по той же причине, по которой дикари, пребывая в состоянии глубокой печали, ранят сами себя. Может быть, я хотел наказать свою слишком здоровую плоть за то, что она здорова. Может быть – хотел хоть чуть-чуть почувствовать то, что чувствовала Карина.

На Москву опускался угрюмый октябрьский вечер. На улице с утра… да нет, уже несколько дней подряд, лил дождь и дул пронзительный, сквознячно-холодный ветер. Я опять вспоминал слова из первого блога Карины, те самые, после которых я в нее влюбился. «Мне предстоит долгая, унылая осень, наполненная невеселыми мыслями о смерти и увядании, о неотвратимом и роковом», – писала она и словно предсказывала то, что я сейчас переживал. Моя жизнь была наполнена мыслями о смерти и увядании, но не моем. Если бы моем! Если бы смерть грозила мне, если бы это у меня внутри росла эта трижды проклятая опухоль, пожирающая силы и здоровье с быстротой пожара в сухом сосновом лесу и неотвратимостью сорвавшейся с горы лавины! Если бы это я умирал!

Но нет. Смерть стояла рядом в ожидании, но ждала она не меня. И невидимая стена между нами не позволяла ей услышать мои мольбы, обращенные к ней: забери меня вместо нее! Пусть это буду я!

Почему, по какому принципу судьба выбирает себе жертву? Сколько, должно быть, в мире негодяев? Я читал про мужчину, двадцать лет державшего в подвале девочку, регулярно насилуя ее. Он бежал из тюрьмы и свел счеты с жизнью, бросившись под поезд. Почему рак не сжег его? Почему живет и здравствует маньяк Пичужкин? Почему три выродка, заживо спалившие девочку в курортном черноморском городке, отбывают наказание в тюрьме – и абсолютно здоровы?

А молодая, нежная, прекрасная Карина в это время сгорает от рака. А наш ребенок уже погиб. Он умер еще до того, как рак был обнаружен, собственно, с этого все и началось. Подозрения в том, что с ребенком какие-то проблемы, заставили сделать дополнительные анализы. Тогда-то страшная правда и открылась.

Известие о смерти моего ребенка, который даже не успел еще определиться с тем, мальчик он или девочка, состарило меня на двадцать лет. Я хотел напиться, но этот путь был для меня закрыт, и мне оставалось лишь в бессильной злобе колотить кулаками по чему ни попадя. В результате я содрал в кровь руки, прямо как в своем сне. Нельзя сказать, что я успокоился. Скорее просто уговорил сам себя. Мне надо жить. Мне надо быть сильным. Не для себя, а для того, чтобы спасти Карину.

Смерть хочет отнять ее у меня? Посмотрим. Я сделаю все, чтобы она ее не получила. Даже если для этого мне придется… да что угодно. Я был готов умереть или кого-то убить, лишь бы она жила.

* * *

Когда я вернулся в Москву, сразу же созвонился с Кариной. Она находилась в клинике, и я, не теряя времени, отправился туда. Меня провели к ее куратору, тому самому Василию Владимировичу. Он абсолютно ничем не напоминал тот образ, который я себе нарисовал, да и вообще мало походил на врача. Пожилой крупный мужчина, вероятно, несколько лет тому назад он выглядел довольно крепким, накачанным, но сейчас слегка обрюзг, обзавелся пузцом. Выдающуюся вперед массивную челюсть покрывала седая щетина, глаза навыкате смотрели через тонкие стекла очков агрессивно и неприветливо. Его взгляд очень контрастировал с тихим, почти интеллигентным голосом:

– Я, конечно, понимаю, что в такой ситуации говорить о везении странно, но вам с Кариной повезло, что вы обратились к нам, в «Гекату». Нормальное протекание беременности – несколько, как бы сказать, не наш профиль, мы преимущественно занимаемся патологиями этого процесса. И ранней диагностикой всяких аномалий. К счастью, мы держим руку на пульсе современной науки: с гордостью могу сказать, что у нас собраны последние достижения онкотерапии!

– И все-таки вы уверены в поставленном диагнозе? – спрашивал я. У меня не имелось никаких оснований не доверять доктору Скорнякову – никаких, кроме моей собственной паранойи и его бандитской внешности. Все документы, все дипломы, все лицензии, которые я смог проверить, являлись подлинными. Но я не доверял. А что, если это всего лишь чудовищная ошибка? Когда правда так ужасна, мы невольно отвергаем ее. Мы не верим, что такое происходит с нами, что такое могло произойти именно с нами…

Удивительное дело, но в беде даже законченный негодяй спрашивает: «За что мне это, Господи?» Но нам не нужен ответ на этот вопрос. В душе мы всегда считаем себя невинными жертвами, и даже беда не может поколебать нашей уверенности в своей невиновности. Может, именно поэтому и случаются с людьми несчастья?

– Я прекрасно понимаю ваши сомнения. – Казалось, мои слова ничуть не задели доктора. – Увы, я с удовольствием отказался бы от этого контракта, лишь бы ваша девушка была здорова. Вот что: я дам вам все результаты ее анализов, все, что у нас есть на сегодня, и настаиваю, чтобы вы обратились в любой другой онкоцентр, по вашему выбору. Пусть они дадут свое заключение, а мы с вами сверим с нашим, хорошо.

– А почему вы сами этого не сделаете? – спросил я.

– Кто вам сказал, что я этого не сделал? – моментально парировал он. – У меня есть заключение ряда израильских, швейцарских, бельгийских и даже заокеанских онкоцентров. Все они, к моему глубочайшему сожалению, подтверждают мой вывод. Но вы сейчас в таком состоянии, что можете меня заподозрить в том, что эти заключения тоже недостоверны, что я каким-то образом их фальсифицировал. Именно поэтому…

– Что вы знаете о моем состоянии? – огрызнулся я.

– Больше, чем вы думаете, – спокойно ответил доктор, – поскольку, во-первых, неоднократно его наблюдал, а во-вторых, самому довелось пережить нечто подобное.

Он тяжело вздохнул и отвел взгляд.

– И что, по-вашему, я чувствую? – спросил я.

– Это называется «стадия неприятия», – сказал доктор. – То, что случилось, невероятно несправедливо. Все внутри вас бунтует против этого. Потому вы не хотите в это верить, отрицаете это, а любого, кто пытается вам что-то доказать, неосознанно записываете во враги, лжецы и подлецы. Свою ненависть к болезни вы переносите на меня. Вам нужен кто-то, кому можно вцепиться в горло. Рак для этого не годится, а доктор, который его обнаружил, вполне подходит.

Я машинально кивнул. Следует признать, Василий Владимирович неплохо понимал, что со мной происходит. Наверно, у него и правда был большой опыт в этих вопросах.