Я достал свое сегодняшнее приобретение. Это была опасная бритва.

* * *

Когда в дверь позвонили, я почти закончил, с непривычки, правда, пару раз хорошенько себя полосонув. Ничего… до свадьбы заживет. Если эта свадьба будет, а если нет – пусть и не заживает. Пусть загноится и закончится заражением крови.

Доктор сказал – надо верить? Ну что ж. А что мне еще остается? Когда нет выхода, приходится ломать стены. Когда остается только верить – приходится верить.

Я принял решение. Хрен с ним, со всем, что я когда-либо слышал или читал о раке. Доктор сказал, что Карина может выжить — и она будет жить. Никаких гарантий этого мне никто не давал, но я решил, что буду в это верить. Вопреки всему мне известному. Наперекор вообще всему, даже логике и здравому смыслу, которые являлись моими кумирами всю мою жизнь. Когда то, во что верил, не спасает – нужно найти другую, спасительную веру, способную творить чудеса.

В дверь вновь позвонили. Я хотел включить воду, чтобы помыть бритву, но забыл, и пошел открывать дверь, на ходу бросив полотенце, которым вытирал новоявленную лысину, на подлокотник дивана в гостиной. Я даже не спросил, кто там. Мне было абсолютно все равно, кто за дверью.

Все мои чувства, все мысли, все мое я постепенно поглощалось крепнущей решимостью верить.

Я отодвинул засов и открыл дверь квартиры.

Жизнь – удивительная штука; порой в ней происходят весьма странные, просто абсурдные коллизии, со стороны могущие показаться даже смешными – по крайней мере, подобные ситуации часто становятся сюжетами комедий. Вот только зрители, надрывающие животики над такой комедией, почему-то никогда или почти никогда не ставят себя на место героев того действа, что разворачивается на экране. А это не всегда смешно, иногда даже наоборот.

Вы – молодая женщина. Возвращаетесь поздно вечером домой. Дверь распахнута настежь. В квартире горит свет. На вашей кровати лежит без движения незнакомый мужчина. Весело? А со стороны – просто обхохочешься.

Или другой сюжет. Вы – опять-таки, молодая женщина, к тому же у вас нервы на взводе – по семейным обстоятельствам. Вы звоните в дверь квартиры, единственной квартиры в полупустой, почти еще незаселенной элитной новостройке – на все парадное с десяток квартир обжиты, и то некоторые уже приобретенные все еще пустуют. Двери открываются, и вы видите на пороге обнаженного до пояса, окровавленного лысого мужчину с покрытой кровью опасной бритвой в руке и безумными глазами во впалых, темных глазницах. Да разве же это комедия? Это скорее триллер или ужастик. А мужчина смотрит на вас так, словно увидел призрак, и черт его знает, что у него на уме, а ну как полосонет?

Надо обладать поистине крепкими нервами, чтобы в этой ситуации не лишиться рассудка или, по меньшей мере, сознания.

* * *

Мне казалось, что я сошел с ума. Я словно окаменел. В тот момент я совсем не думал о том, как я выгляжу. Потому что на площадке стояла Карина.

Я хотел что-то сказать, но вместо этого издал какой-то нечленораздельный бульк. Я не понимал, что происходит. Наверно, я все-таки сошел с ума – Карина стояла передо мной, словно и не было этих почти что двух месяцев непрерывного кошмара смертельной болезни и борьбы с ней. Такая же здоровая, такая же цветущая, как до болезни, даже с волосами…

Стоп. Волосы. Цвет волос несколько отличался от привычного мне русого – он выглядел ближе к темно-русому, даже, по-моему, с рыжинкой. У Карины рыжинка имелась только на ресницах – и, кстати, ресницы у нее тоже выпали, как и брови, а у моей гостьи и то, и другое было в наличии.

– Вы кто? – наконец выдавил я из себя. – Что вам нужно? Что вы такое?

– М-мне нужен Сергей Ю-урьевич. – А девушка-то изрядно напугана, догадался я и лишь тогда обратил внимание на свой внешний вид. Ч-черт. Я бы и сам испугался.

– Сергей – это я, – сказал я, второпях складывая бритву. – Не обращайте внимания. Я брился.

– У вас кровь, – сказала она. Ее голос тоже отличался от Карининого, хотя и походил в чем-то. – На голове. И на бритве.

– Порезался, – объяснил, точнее, попытался объяснить я. – Думаете, легко самостоятельно побрить себе голову?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Никогда не брила себе голову.

Я отступил назад и сказал:

– Проходите. И представьтесь наконец. Если вы – не моя галлюцинация, конечно.

– А у вас бывают галлюцинации? – с опаской спросила она, все еще не решаясь заходить. Еще бы, я бы на ее месте тоже опасался. Странный, бритый налысо тип с опасной бритвой, говорящий, что видит глюки…

– До сегодняшнего дня не было, – ответил я. – Если честно, я в шоке не меньше вашего. Если вы действительно реальны, то кто вы? Доппельгангер?

Она хлопнула себя ладошкой по лбу:

– Вот оно что! Разве вы не знаете, что мы очень похожи? Даже в детстве нас с трудом различали!

– Мы с вами? – вытаращился на нее я. И тут она рассмеялась. Конечно, это был нервный смех, но при этом заразительный, так что вскоре я тоже нервно захихикал.

– По-вашему, я похожа на лысого мужика? – спросила она сквозь смех. – Нас с Кариной, конечно.

– Слушайте, может, вы все-таки зайдете? – предложил я, продолжая нервно хихикать. В общем, смех у нас был довольно невеселый, скорее просто нервная реакция. Так иногда смеются жертвы страшных катастроф, понимая, чего им удалось избежать. – Если хотите, я могу отдать вам бритву. Если вы ее так боитесь.

– Предлагаете мне тоже побриться налысо? – спросила она, что вызвало у нас очередной приступ смеха. В конце концов она все-таки вошла, а я закрыл двери.

– Откуда у вас кровь? – вновь спросила она.

– Говорю же, порезался, когда брился, – ответил я.

– Идемте на свет, я осмотрю ваши раны, – сказала она, почти машинально отдавая мне свою куртку – теплую парку с капюшоном. Я, также машинально, повесил ее на вешалку и провел девушку в гостиную.

– Садитесь в кресло, – сказала она. – Постойте… – она осмотрелась по сторонам, затем взяла брошенное мной полотенце, на котором уже была кровь, и накрыла сверху спинку кресла, – чтобы обивку не испачкать, – пояснила она. – Теперь садитесь.

Я сел. Ее голос отличался от Карининого, и теперь я понял, чем именно. Он был не такой мягкий, чуть более резкий. Карина всегда говорила тихо, и интонации в ее голосе звучали мягко, даже когда она раздражалась. У моей гостьи голос был, если так можно выразиться, более резко очерченным, словно она старалась произносить слова как можно более разборчиво. И говорила она громче, а чуть позже я понял, что у нее был тот же акцент, что у Сашки и Генки, моих американских корефанов.

Пока я размышлял над этим, она краем полотенца отерла мою свежевыбритую макушку.