Вряд ли церковь могла выдумать что-либо лучшее, пытаясь осмыслить бессмысленное и установить единство в противоречии. Но при таком решении задачи богочеловек, как таковой, теоретически исчезал; а так как богочеловек как раз составлял специфическую особенность христианского культа, доставлявшую ему популярность и доходы, савелианство не могло стать официальным учением, хотя многие его признавали, даже многие епископы. Тем не менее, савелианство, хоть и на втором плане, всегда сохранялось, но его идеи приняли новые формы и новые названия при последующих поколениях, когда нашлись люди, достаточно мужественные и энергичные, чтобы вновь поднять неразрешенный спор, продолжавшийся в течение четырех столетий.

Другого типа решения проблемы предложены были учителями H века, как Федот Византийский, ученый кожевник, живший в Риме, другой Федот — банкир и Артемон. Все они были основателями сект, рассматривавших Иисуса просто как выдающегося человека, родившегося сверхъестественным путем. Так как этот вид учения унитариев бил прямо по самому существенному элементу божественности Христа, в отношении которого христианство соперничало с другими аналогичными культами, он был столь же неприемлем, как и савелианство; более чем вероятно, что только oaiutn theologicum послужил источником рассказа о том, будто Федот сначала в эпоху гонений отрекся от Христа, а потом создал свое богословие для прославления Христа.

Однако, эта доктрина, должно быть, постоянно находила для себя почву среди наиболее беспокойных умов, потому что, когда в следующем столетии Павел из Самосаты, епископ Антиохийский, снова попытался утвердить тезис унитариев, он нашел себе много последователей. Логос, — учил Павел, — не было лицом отличным от отца, а лишь его мудростью, которая снизошла на Иисуса, но не была тожественна с ним.

Обнародованное около 260 г. учение Павла было осуждено антиохийским собором в 264 г., и Павел дал обещание «исправиться», которого он не сдержал; другой собор, состоявшийся в 269 или 270 г., низложил и отлучил его; но он отказался повиноваться, а царица Зиновия Пальмирская, правившая тогда Антиохией, не защитила его. Только в 272 г., когда Антиохия была вновь взята Аврелианом, большинству удалось его выгнать, благодаря специальному вмешательству Аврелиана. Но «ересь» все еще продолжалась, и ненависть богословов росла. Таково уже было свойство религии — этой поставленной на свою вершину пирамиды — что она находилась в состоянии неустойчивого равновесия и колебалась в любую сторону при всяком дуновении волны разума.

Развитие соборов в III веке свидетельствует как о росте организованности церкви, так и о потребности в ней. Не следует думать, что все ортодоксальные церковники в своей практике обращали внимание на суть учения; напротив, очевидно, что многими руководило лишь консервативное усердие, свойственное начетчикам всех времен, а еретиками руководил дух рассудочности; среди епископов во все времена были, должно быть, и такие люди, которые смотрели на вопросы веры с точки зрения финансовой, как и многие члены политических партий в наше время, а такие епископы способны были при каждом серьезном споре склонить чашку весов в желательную для них сторону.

Но даже такие трезвые политики, несмотря на помощь со стороны полемической пропаганды, не сумели бы посреди всех раздоров и споров сохранить какое-либо преобладающее основное течение, если бы церковь была предоставлена самой себе. Полемические писатели, вообще говоря, никого не обращали, они только воспламеняли людей, уже ранее обращенных, и споры между отдельными течениями становились все более и более страстными, более яростными, более грозными, пока, наконец, государство не спасло церковь от нее самой.

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЦЕРКОВЬЮ И ГОСУДАРСТВОМ.

1. Гонения.

Агрессивный характер христианского движения неизбежно должен был вызвать гонения на него со стороны таких же фанатиков. В самом деле, уже из-за одного своекорыстия жречества все древние религии склонны были ненавидеть и подавлять всякий новый культ; ничто так не проникнуто таким ожесточенным фанатизмом, как еврейское священное писание, но много следов фанатизма мы находим и в языческом мире.

Так, в Греции было оказано сильное сопротивление введению культа Диониса, а в Риме к нему применили около 187 г. при обстоятельствах, явно преувеличенных у Ливия, древний римский закон против новых культов. Позднее взрыв религиозности привел к официальной ликвидации культа Изиды и Сераписа в Риме. Но империя всегда предполагает некоторую официальную терпимость к чужестранным культам; как в Вавилоне и Египте, так и при эллинистическом и римском образе правления религии каждой провинции более или менее растворились в общей массе. Если даже древние Афины вынуждены были разрешить в черте города мирные чужеземные культы, то широко разлившиеся империи, конечно, не могли действовать иначе.

В самом деле, распространение христизма зависело от того, что во всей империи облегчилась возможность веры в чужих богов. Не может быть большей ошибки, чем обычное утверждение, будто успех пропаганды христизма объясняется «прискорбным скептицизмом»; напротив, рационализм фактически исчез, и даже римские язычники, наиболее враждебные христизму, хорошо относились к другим новым культам.

Если бы христианский культ, как и его не еврейские современники, заключался только в стремлении «почитать бога согласно велениям совести», он подвергся бы гонениям со стороны язычников не больше, чем другие чужеземные культы или чем иудейство, за исключением тех случаев, когда государство вменяло в обязанность воздавать почести статуе императора. Одним богом больше — это не составляло соблазна для политеистов.

Но христизм воспринял от иудаизма, как основной принцип, ненависть к «идолам», и христианская пропаганда с самого начала содержала жестокую полемику против них. Для христиан языческие боги не были чем-то нереальным, они были для них злыми демонами, вечно деятельными. Далее, поскольку первые иезуисты в западной части империи разделяли ненависть евреев к Риму, выраженную в Апокалипсисе, то весьма естественно, что они вызывали насилия со стороны римлян. Постоянное предсказывание близкой кончины мира, в том числе, конечно, и Римской империи, само по себе рассматривалось, как мятежное действие, а если к этому еще присоединялось оскорбительное презрение ко всем прочим религиям, то это не могло не вызвать злобы против них.

Таким образом, хотя сообщение о кровавых гонениях при Нероне, как уже было указано, — явная фикция, поскольку дело идет о христианах, ибо эти события не упоминаются в «Деяниях», — в период империи с самого начала было много случаев местных и всеобщих враждебных действий и против иезуистов и против евреев. Вполне определенное учение, вложенное в уста Иисуса, что он принес не мир, а меч, и создает раздоры внутри семьи, не могло, конечно, смягчить предубеждение против религиозных принципов новой веры. Во времена Тертуллиана христиан, поэтому, определяли, как «врагов богов, императоров, законов, нравственности и всей природы».