– А удобно ли ваше появление? – засомневался Бурышкин. – Могут задать нелицеприятные вопросы.

– Вы это о чем? О статье, что ли? Ерунда. К тому же я не собираюсь болтаться на виду. Встану где-нибудь в сторонке, дождусь выноса, а там залезу в автобус и до кладбища.

– Ну хорошо. Договорились. А потом?

– Я вам позвоню, и решим, что делать дальше.

Павел поспел как раз вовремя. Возле школы толпился народ, в основном учащиеся, но было много и взрослых. Поодаль, в переулке, стояло несколько автобусов и катафалк. Он остановился недалеко от автобусов, возле школьного забора, откуда все было хорошо видно. Не прошло и пятнадцати минут, как из школы вынесли закрытый гроб, установили его перед входом, и директриса начала прощальную речь. До Павла доносилось только: «…была замечательным воспитателем… пользовалась любовью ребят… разгул преступности…»

Скоро гроб затолкали в катафалк, и народ засуетился, рассаживаясь по автобусам. Павел, стараясь не попадаться на глаза директрисе и блондинке-секретарше, залез в самый последний автобус, сел на заднее сиденье и отвернулся к окну. Салон вскоре наполнился людьми, но народу было не особенно много. Автобус тронулся.

Место рядом с Павлом пустовало, но впереди сидели две женщины в черных платочках, видимо, учительницы, и оживленно обсуждали событие.

– На Троекуровское едем, – сообщила одна.

– На Троекуровское?! Как это она сподобилась? Туда так просто не попадешь, – заинтересовалась вторая.

– Сын у нее там схоронен. Военный. Вот к нему и подзахоронили.

– Это который в Чечне погиб?

– Да, подполковник. И то не разрешали: мол, кто она такая? Так Ольга Георгиевна звонила на ее бывшую работу.

– Это в академию?

– Ага. И просила, чтобы походатайствовали.

– Нынче и умереть не каждому по карману, – философски заметила собеседница. – Даже у знаменитостей – и то нормальная могила не всегда имеется.

– Ну, это вы, Анна Ивановна, хватили. Вон Юрию Никулину какой памятник на Новодевичьем отгрохали.

– Так то Никулину. А вот у Вицина, недавно где-то читала, даже креста приличного на могилке нет. Бедняком жил, бедняком и умер… И Моргунова тоже весьма скромно схоронили.

– Одному Балбесу повезло, – сострила первая женщина, имея в виду знаменитое амплуа Никулина.

– Какой же он балбес? Из этой троицы Юрий Владимирович – самый умный. Не зря Героя Соцтруда получил. Трус всю жизнь пьянчужек играл, а Бывалый – придурков.

– Да, – вздохнула первая, – где-то наши косточки упокоятся?

– Да уж не на Троекуровском, – отозвалась вторая, – сволокут на какое-нибудь Домодедовское или это, новое, в Южном Бутове. С другой стороны, какая, собственно, разница? Вон наша-то покойница будет лежать среди генералов, а что толку. Такая страшная смерть – не приведи господи. А ведь женщина еще не старая.

– Жаль человека, конечно… И все равно я ей не симпатизировала, – заявила первая. – Какая-то она высокомерная была и с ребятишками излишне строга. Ведь она этого Вову, ну который ее… уж так допекала! Ну зачем! Нормальный парнишка был. По истории только хорошо успевал, а она ему оценки занижала.

– М-да, – отозвалась вторая, – дозанижала, на свою голову.

– И в коллективе не прижилась, – продолжала обличать первая. – Наособицу, держалась.

– Я же говорю: высокомерная.

– А на сестрицу ее вы обратили внимание? Говорят, откуда-то с Украины приехала. У гроба стояла, так ни слезинки не проронила.

– А чего ей рыдать. Квартира двухкомнатная в наследство досталась в Москве.

– С неба свалилась.

Обе замолчали, размышляя о своем. Павел про себя отметил, что за все время разговора ни та, ни другая ни разу не назвали покойницу по имени. Интересно, почему?

– Приехали! – вдруг воскликнула первая дама.

Павел глянул в окно. Автобусы въехали на территорию кладбища. Павел никогда раньше не бывал на Троекуровском, но слышал, что простому человеку туда так просто не попасть. По кладбищенскому ранжиру оно стояло на третьем месте после Новодевичьего и Ваганьковского. Даже по многочисленным дорогим машинам на охраняемой стоянке, по роскошному зданию комплекса погребальных услуг было видно: без нескольких тысяч «зеленых» в кармане сюда нечего соваться.

Автобусы медленно покатили по главной аллее, и Павел поразился, сколько здесь покоится военных. Полковники и генералы, Герои Советского Союза и полные кавалеры ордена Славы словно встали в последнем строю, и здесь, однако, соблюдая субординацию. В первом ряду только боевые и заслуженные, чьи имена в свое время знала вся страна. Летчик-испытатель Марк Галлай, генерал-лейтенант Белов, генерал армии Кривда и затесавшийся меж ними литератор Феликс Чуев. Из лежащих на кладбище вояк можно было бы сформировать не одну дивизию.

Проехав довольно приличное расстояние от ворот, автобусы свернули на боковую улицу и вскоре остановились. Двери распахнулись, народ повалил на улицу. Павел дождался, пока салон полностью опустел, и тоже вышел. Теперь нужно как следует запомнить место. Вначале по главной аллее метров четыреста, потом поворот. Там, кажется, стоял памятник какому-то Герою Советского Союза… Черный мраморный куб венчала голова в летном шлеме. Это он хорошо запомнил – голова в шлемофоне… Главное, найти какой-нибудь характерный памятник или редкую фамилию.

Павел двинулся вслед за остальными, стараясь держаться позади всех. Наконец движение масс замедлилось. Шедшие впереди встали. Павел тоже остановился и заозирался по сторонам. Внимание его привлек скромный железный памятник с пятиконечной звездой на вершине. «Музыка Вера Михайловна», – прочитал он фамилию усопшей. От этой Музыки метров десять влево. Вот еще один отличный ориентир – большой крест из серого гранита. А дальше свежую могилу, обложенную венками и цветами, найти не составит труда.

Издали послышались невнятные голоса, потом о доски гроба застучали комья земли. Павел не стал дожидаться, когда толпа повалит назад, он потихоньку повернулся и пошел к автобусам.

Доехав со всеми до школы, где должны были состояться поминки, Павел отделился от провожавших и пошел к ближайшей станции метро. Только сейчас он почувствовал, насколько голоден. Возле входа толкались продавцы сигарет, сладостей и прочей чепухи. Павел купил у интеллигентного вида старушки хрустящий, сочащийся жиром пирожок с ливером и смачно зажевал. Но от одного пирожка голод только усилился, поэтому возле своего дома он зашел в гастроном, взял пачку пельменей и… совершенно неожиданно для себя четвертинку водки.

Помяну убиенную душу, словно оправдываясь, произнес он про себя. Дома сварил пельмени, выпил полстакана и завалился на тахту. Настроение несколько поднялось. Ему уже не казалось странным собственное поведение, напротив, Павел жаждал новых приключений, нисколько не сомневаясь, что они вот-вот начнутся.