«С Деникиным мы поладили, [но] я упорно не желаю признавать его грубость и хамство, а на вежливое и хорошее обращение отзываюсь вполне охотно. Ну вчера он как-то помягче был и немного сконфуженный. Мне этого конфуза совершенно достаточно, и потому вчера было ладно. Ну да я вчера столько сделал для отряда, что большая доля захваченного и успеха ложится на нас»[229].

Речь идет о том, что кавалерия Эрдели захватила эшелон на станции Сосыка. Из большевистских воспоминаний известно, что там были ценности, которые большевики пытались вывезти из Ростова.

Постепенно в его записках оформляется противопоставление старого и нового командования: «Корнилову подчинялся с радостью, а Деникин всегда во всех сомневается, не верю я ему».

Образ главнокомандующего, восстающий из эрделиевских «листков», находится в диссонансе с большей частью эмигрантской литературы, носящей ретроспективный характер. Эрдели неоднократно писал о бестактном поведении Деникина и его «легкомысленного» штаба, особенно генерала Романовского. Особенно он критиковал обычай Деникина слать командирам корпусов и дивизий записки частного характера «с глупостями».

Когда Эрдели в результате вполне успешного боя все же так и не взял станцию Торговую, Деникин прислал ему короткую записку, как всегда не разобравшись, замечает Эрдели. И он ответил тем же. Потом, правда, они помирились. «Странный человек», – бросил он напоследок.

Эту манеру Деникина управлять не официальными приказами, а написанными лично записками конфиденциального характера можно объяснить самим коренным принципом Добровольческой армии – подчинение на основе соглашения, в силу чего командующий не чувствовал себя вправе отдать полноценный приказ, как в прежнее время. Деникин, видимо, не чувствовал себя в полной мере легитимным командиром. Судя по всему, культа официального командования, столь важного для сплочения армии, не было. Демонизация фигуры ближайшего сотрудника Деникина генерала И. П. Романовского также свидетельствует о проблемах с авторитетом главнокомандующего[230].

Антон Иванович отвергал попытки генералов – адресатов этих записок объясниться лично, заявляя, что командирам частей место на фронте, а не в штабе. Эрдели считал, что Деникин сомневается в своих подчиненных, в их способностях, исполнительности и степени лояльности к нему. Такое отношение вызывало ответное недоверие к главнокомандующему. Генерал Эрдели заключал: не споюсь я с ним никогда – не люблю[231].

В дневниках И. Г. Эрдели указывается на тактические просчеты А. И. Деникина[232]. Критика не лишена оснований: командование то слишком точно следует принципам традиционной войны, то будто напрочь забывает, чему учили в академии и военном училище. В эмиграции, обдумывая причины поражения, участники Белого движения высказывались в том же ключе[233]. П. Н. Врангель писал в воспоминаниях, что до сих пор не может понять, как такой документ, как «московская директива», мог выйти из-под пера генерала Деникина: все принципы стратегии в нем предавались забвению[234]. К сожалению, сам бывший главнокомандующий ВСЮР ни в одном из своих многочисленных трудов не дал исчерпывающих объяснений по поводу провала своего замысла.

Иван Георгиевич предстает со страниц своих записок как воин, военачальник и военный мыслитель. Там можно найти немало размышлений геополитического характера. Они не лишены логики и здравого смысла. Эрдели понимал значение происходящих на фронте событий. Его постоянно заботила судьба южнороссийского плацдарма Белого движения, и в марте 1919 года он издали, из Закавказья, наблюдал за боями на подступах к Дону:

«Отстоять бы Дон теперь от этого теперешнего удара большевиков. Если отстоят наши, то пойдет на улучшение, наверное, и даже, по-моему, здесь в Донецком бассейне и на Дону теперь разрешается вопрос Совдепов вообще. Украина у Совдепов не удержится, так как население, от которого выжмут и возьмут все, очнется, как оно уже очнулось в России. И тогда будет легче идти на север. В Донецком бассейне и на Дону теперь решается судьба наша – быть нам или не быть. Если вопрос даже затянется, то значит, нам быть, а если мы будем разбиты, значит, не быть. Может быть, и ошибаюсь я. Издали судить трудно, но чувствуется, что там решаются теперь большие вопросы жизни и смерти. А если там это так, то как мне обидно, что я не там, что я не участвую непосредственно в деле этой борьбы, а болтаюсь здесь на отдаленных делах и вопросах, не имеющих прямого отношения к тому, что важно для нас» (3.03.1919)[235].

Полоса бездействия в период пребывания в Порт-Петровске подвигла его на пространные рассуждения прогностического характера о судьбе советской власти. Он предрекал, что если у большевиков нет выхода к морю, нет угля и нефти, то они должны неминуемо задохнуться. Это борьба измором, борьба верная, но долгая, к сожалению[236].

Как мы теперь можем судить, Эрдели своеобразно понимал суть процессов, происходивших в противоположном стане. Причины тяготения окраинных социалистических партий (в данном случае речь идет о бакинских эсерах и меньшевиках) к большевикам он видел, во-первых, в их национальном составе, а во-вторых, в растиражированном образе Деникина как поработителя свободы. И поскольку хотя они и не согласны с большевизмом, но все-таки русская социальная анархия им милее, чем русский деникинский порядок, поэтому из двух зол останавливаются на Совдепии[237].

Генерал полагал, что, кроме Ленина и Троцкого, других вождей у большевиков нет, и если их отправить на тот свет, то без них вся эта «бескультурная масса» распадется[238].

Он умел логически мыслить, основываясь на своих представлениях и ограниченных по объему исходных данных. Для него, как и для многих обитателей белогвардейских и советских анклавов, была характерна идеализация жизни в других частях страны. Видимо, так было легче переносить тяготы, когда думалось, что где-то жить лучше. Это давало надежду. По документам других архивов и фондов мы знаем, что бакинцы и ростовчане стремились, скрываясь от преследований и тяжелой атмосферы подполья, в Астрахань, Курск или другой советский город, а наголодавшиеся в Советской России рвались в Баку, Ростов, Екатеринодар, где с продуктами было гораздо легче. Так и Иван Георгиевич в марте 1919 года, зная о тяжелых боях на Донбассе, писал, что в последнее время он все больше думает о Сибири как убежище: «…Если и наладится в России что-нибудь, то это будет страна полного разорения и пустоты. А в Сибири многое сохранилось, и там можно будет устроиться»[239].