– Но я не заглатывала с жадностью твою кровь.

– И я тоже не заглатывал с жадностью, я никогда себе такого не позволяю. Я аккуратно пригубил ее. Осторожно. С преклонением и благодарностью.

Я приподняла голову, что лежала у него на груди, и посмотрела на Кристиана. Эта постель, несомненно, самая удобная из всех, что я видела, но лежать на нем несравненно удобнее.

– С преклонением, значит? Ну и как я тебе на вкус?

Он улыбнулся своей фирменной ленивой улыбкой.

– Как женщина, которая не догадывается о глубине собственной страсти.

– Чудовище, – отозвалась я и снова положила голову на его грудь.

Его теплые руки обнимали меня сзади.

– Ну и как: удалось мне заарканить красавицу?

Я поднялась чуть повыше, скрестила на его широкой груди руки и положила на них подбородок.

– Может быть. Но сперва потрудись ответить на некоторые мои вопросы.

Он погладил мою спину, чертя произвольные круги. Жар, разлившийся у меня в животе, перекочевал во все точки моего тела.

– Первый вопрос, наверно, будет заключаться в следующем: что я делал в подвале постоялого двора, обнаженный и покрытый девяносто четырьмя порезами? Я правильно угадал?

– Правильно, – кивнула я и тяжело задышала: его руки спустились ниже и принялись чертить круги на моих ягодицах. – Девяносто четырьмя? А откуда ты знаешь, что на тебе было именно девяносто четыре пореза?

Он прикрыл глаза.

– Потому что я сам себя изрезал.

Я нахмурилась и стала ждать дальнейших объяснений.

– Кристиан.

– Ты утомила меня своей страстью. Я хочу спать.

– Вампиры не спят. Объясни мне, зачем тебе понадобилось устраивать сцену в постоялом дворе.

Он притворно всхрапнул. Я нагнулась и взяла в зубы один маленький коричневый сосок. Кристиан приоткрыл глаза. Я отстранилась и пригрозила:

– Если тебе дорог этот сосок, немедленно ответь на мой вопрос.

Он тяжело вздохнул.

– Я разбудил в тебе дракона.

– А я всегда была драконом, просто прятала свою сущность под маской невинности. Почему ты изрезал себя девяносто четыре раза и лежал, истекая кровью? Ведь ты мог умереть! Или довести себя до крайне ослабленного состояния, что тоже плохо.

– Потому что я, пользуясь некоторыми связями, о которых тебе знать не обязательно, довел до ушей Гарды Уайт и Эдуардо Тассалерро слух, что конкуренты поймали еще одного Темного и держат его в крайне ослабленном состоянии в подвале старого, заброшенного постоялого двора.

– Ты выпустил себе кровь, чтобы изобразить, как ты ослаблен?

Его руки соскользнули еще ниже.

– Именно. К несчастью, когда прибыли клюнувшие на наживку Уайт и Тассалерро, заявился один наглый контактер и попытался спасти меня от ужасов загробного мира.

Его пальцы скользнули между моих бедер.

– Ой!

– Есть что-то очень соблазнительное в женщине, которая ойкает, уткнувшись в подбородок мужчины.

Его пальцы проникали все глубже, раздвигали плоть, гладили, вытворяли такое, чего я никак не ожидала от пальцев. То есть я, конечно, знала, что такое бывает, но просто представить себе этого не могла, если вы понимаете, о чем я. Я ерзала и извивалась, в то время как его пальцы соблазнительно танцевали в моей распаленной плоти. Мне передалось всенарастающее возбуждение Кристиана.

Я присела и, не обращая внимания на боль в ноге, раздвинула бедра и оседлала его. Теперь его глаза были широко распахнуты. В них светилась страсть и такое сильное желание, что у меня дыхание сперло.

Я обхватила его твердый член рукой и, нагнувшись вперед, обвела языком тот сосок, что прежде угрожала откусить.

– Скажи мне, чего ты хочешь, Кристиан. Он застонал.

Тебя.

Я погладила его и, покрывая его кожу поцелуями, добралась до другого соска. Я некоторое время сосала его, нежно покусывая зубами, и наслаждалась тем, как Кристиан с шумом втягивает в себя воздух.

Скажи мне, чего ты от меня хочешь, Кристиан.

Он подхватил меня за бедра и поднял над собой. Я посмотрела вниз, на его достоинство.

Я хочу тебя, Эллегра.

Я нагнулась и принялась его дразнить, лаская лишний кусочек кожи, обводя вокруг него круги.

А как ты меня хочешь?

Он опустил меня пониже, чтобы было удобнее пробиваться в гостеприимный жар моего тела.

Я хочу, чтобы ты была вокруг меня, во мне, чтобы ты соединилась со мной. Я хочу, чтобы наши сердца бились в унисон, чтобы наше дыхание слилось воедино, а сознание стало общим.

– Да, – воскликнула я и опустилась на него. В горле у меня застрял сладкий всхлип. Темнота, царящая у Кристиана в душе, накрыла нас черным пологом. Я чувствовала, что он разрывается между радостью соития и болью муки. Я соединилась с ним и начала двигаться в ритме, доставлявшем нам равное удовольствие; дарила ему свое наслаждение, и он отвечал мне тем же. Я отворила сердце и вобрала в себя тень отчаяния, окутывавшую нас. Я нещадно мяла ее, деформировала, превращала в чувство истинного удовольствия, проникавшего в каждую нашу косточку.

Ты свет, ты спасение, – промелькнула в моем сознании мысль Кристиана. Мы все ускоряли темп, близясь к развязке. Все это было до того восхитительно, что мне на глаза навернулись слезы счастья. – Ты забираешь мою боль и даешь взамен радость.

Я приоткрыла глаза: мне хотелось видеть его в момент экстаза, хотелось разглядеть ту зияющую пустоту в его душе, которую я могла бы заполнить.

Ты создана для меня.

Его глаза напоминали темную полночь – там смешалось столько всяких чувств, что в них просто невозможно было смотреть. Мое возбуждение все усиливалось: мне казалось, что я того гляди разлечусь на тысячу мелких кусочков. Страсть Кристиана, равно как и потребность во мне, тоже возрастала, становилась все жарче и тверже, горела только для меня. Я склонилась над ним, предлагая себя, отчаянно желая, чтобы он взял то, что только я одна могла ему дать.

Я не могу жить без тебя.

Он прокусил кожу чуть выше моей груди, и меня охватило чувство безграничного удовольствия. Мы слились воедино телом и мыслями, без остатка отдались страсти.

Возлюбленная, – мысленно прошептал он. Мне казалось, что от наших тел исходит ярчайший свет. – Ты моя Возлюбленная.

Мы лежали лицом друг к другу. Наши руки и ноги переплелись, тела были липкими от пота.

– Вот не знала, что Темные потеют, – пробормотала я, уткнувшись Кристиану в плечо. Навалилась такая усталость, что было лень даже провести пальцами по груди, к которой я так сладко прижималась.