– А что, у Арвы с двух получилось… – снова боднула ее бренчащим лбом кахрамана.

– Отстань, о Шаадийа. У меня, похоже, месячные начина-ааются-ааааа…

– Вот же ж напасть нам от Всевышнего, – грустно сказала управительница.

– Это мне наказание за обма-аан… Зачем я подделала бумаги? Зачем не послушалась Абдаллаха и не поехала в столицу? О Всевышний, что он со мной сделает, когда все узнаа-ает… Ой, теперь живот боли-ииит…

И Нум, охнув, завалилась на подушки.

– …У верблю-ууда – четыре ноги, – тихо напевал Абид, крадясь среди тупо жующих скотин.

Верблюды ожидали, пока их навьючат.

– Позади у него – короткий хвост…

Тут Абид замер.

От страха – вдруг застукают. Ну и от восхищения тоже.

И, присев на корточки, стал любоваться на дивную картину, открывавшуюся из-под брюха верблюда.

На роскошных многоцветных коврах сидели красавицы, стан которых подобен букве алиф, а брови – хвостам соболя. И были они словно палтус в водоеме, и динар в серебряной миске. Шелковые синие шали с золотой бахромой украшали их, и зеленые платья с тугим лифом, а лица их едва прикрывали прозрачные платки.

Дивное собрание ожидали великолепные верблюдицы, и каждая несла роскошные носилки из дорогих тканей и парчи. Подобные джинниям, и сумеречницам, и купальщицам в водоеме девушки звенели браслетами и с журчащим смехом передавали друг другу серебряные блюда с фруктами, пилавом и другими дивными яствами.

Абид тут же вспомнил, что провел четыре дня не жрамши и прячась по трюмам, и в животе у него заурчало.

И тут вдалеке заорали:

– Кармаааа-тыыыыы!.. Карматы! Спасайтесь, о правоверные!

От беготни и мчащихся коней поднялась кромешная пыль. Звон железа и топот нарастали. Абид ухватился за повод пытавшегося уплестись верблюда и потянул вниз большеглазую пушистую башку.

Орали уже который раз – и только единожды показались эти самые карматы. Всадники покрутились на покрытых редким кустарником всхолмьях, дали залп из луков – и дунули прочь. А чё им было делать: вокруг муравейного лагеря строем стояли куфанцы со щитами, и всякие стрелы тем куфанцам были вовсе нипочем.

А так все больше лошадей перегоняли в ложбинки всякие, попастись, а дурни из прислуги в штаны клали и орали с дикого перепугу.

Пыль оседала, верблюд успокоился и перестал мотать туда-сюда башкой. Теперь юноша ясно видел приближающуюся кавалькаду. Ух ты, и впрямь было на что посмотреть.

Джунгары из Движущейся гвардии рысили ровным строем по трое, одинаково приподнимаясь в стременах. Верх их панцирей брякал железными пластинами, а низ составляли пластины кожаные, с чеканными золотыми солнцами по краю. Под панцирь полагалась желтая кожаная рубаха с коротким рукавом, не скрывавшая роскошного кафтана из синего набивного шелка. А шлемы с наносниками, украшенные двумя перьями фазана на манер грозных рогов орикса! А кольчужные капюшоны! А изогнутые сабли и кожаные колчаны под снаряженные тугие луки! А прочные сапоги желтой же кожи! А нагрудники прекрасных гнедых коней, все брякающие золотыми подвесками!

Абид прослезился и почувствовал себя оборванцем. Страшно сказать, что он смог бы сделать на сорок дирхам в месяц! Но о счастье попасть в Мутахаррик тулайа бедуинскому юноше вроде него и мечтать не приходилось.

Обернувшись к маджлису красавиц, Абид снова ахнул: пока он боролся с верблюдом, на коврах расцвело новое диво!

Нет, конечно, он слышал рассказы про женщин Сумерек: они не прикрывают лица, говорили старые шейхи, и носят мужскую одежду, когда сражаются. Непокрытые волосы – золото, кожа – как белое молоко лучшей верблюдицы. Груди их – холмы песка, а бедра подобны харранским таблицам. Вошедший к сумеречнице уже не посмотрит на смертных женщин: соитие с ними до того сладостно, что мужчина забывает имя матери. Рассказывали, что у прапрадеда Абида среди жен была одна сумеречная. Впрочем, про того же прапрадеда рассказывали, что он поймал в песках джиннию, и какую джиннию – гулу, и тоже взял в жены. А поскольку у пращура от смертных жен родилось тридцать сыновей, а от волшебных – ни одного, похоже, вкуса к обычным женщинам лаонка ему не перебила.

Но, видно, сейчас на берег высадились сумеречницы иной породы: они тоже не носили головного платка и распускали волосы до пят, но кудри их были черны, как ночь. Длинные одежды слепили глаза яркостью, а рукава свисали чуть ли не до земли.

А из-за широких поясов торчали рукояти мечей. Один справа, другой слева. Похоже, эти сумеречницы тоже умели сражаться как мужчины.

Главная из них – женщину устраивали и усаживали дольше всех, расправляя рукава и подсовывая подушки, – села рядом с госпожой всех красавиц.

Абиду приходилось уже слышать, что для эмира верующих приобретена девушка умопомрачающей красоты, образованности и обходительности, и теперь он не сомневался, что на ковре в окружении невольниц сидит сама госпожа Хинд. Впрочем, госпожа не сидела, а вовсе даже и полулежала, опираясь на локоть, а над ней колыхались опахала из страусовых перьев.

От сладостного созерцания Абида отвлек острый укол между лопаток. От неожиданности и страха юноша упал носом в землю.

Растянувшись мордой в ползучую травку, он услышал над собой нечеловеческий голос:

– Кто ты такой и что здесь делаешь?

Абид закрыл и открыл глаза. По стебельку между мелкими зелеными листочками ползла божья коровка.

– Отвечай! – рявкнул сумеречник.

Медленно оглянувшись, Абид увидел за спиной ноги гнедого коня. Сине-красные кисти нагрудника колыхались как бахрома дорогого ковра.

– Можно, я встану, о господин? – осторожно поинтересовался юноша.

– Отвечай, – подозрительно тихо сказал сумеречник.

В спину опять уткнулось что-то острое и очень железное. Наконечник копья.

Божья коровка раскрыла красные в крапинку крылышки и зигзагом поднялась в воздух. С носа Абида капнул пот.

– Я… я из погонщиков верблюдов, о господин…

– Какого ты племени?

Вот так так. Какое бы назвать…

– Куда’а, господин.

Острие отошло от очень чувствительного места между лопаток. Завязавшиеся от страха кишки не желали развязываться.

Из-за спины страшно хихикнуло:

– Врешь, сволочь. При этих верблюдах состоят бану харб.

Точка между лопаток вспыхнула, и заледеневший Абид понял – сумеречник заносит копье.

– Ааааааааа! Помогите-ееееее! Я ни в чем не винова-аааааат!..

Голося, он поднырнул под брюхо верблюда и припустил к женщинам:

– Помоги-ииииите! Я правоверный! Помоги-ииите!..

Сзади глухо застучали копыта принявшей в галоп лошади. Абид бежал во все лопатки, а между лопаток леденело и чесалось.