Все шло прекрасно. Приближались конец смены и завершающая смену дискотека. Организовывать дискотеку должен был один из педагогов — Дмитрий Янин (который теперь, между прочим, стал председателем правления КонфОП). И вот накануне дискотеки Дмитрий Янин пропал. Дело было серьезное. Правда пропал. Человек пропал. Если бы пропал ребенок, наверное, все позабыли бы экономическую свою игру и игровые свои деньги, бросились бы искать. Но пропал взрослый, и никому из детей не приходило в голову, что взрослый может пропасть всерьез. К тому же вскоре после исчезновения Янина коммерческий почтальон доставил лагерному правительству записку, в которой сообщалось, что Янин похищен, что ни Янина не будет, ни дискотеки, если в назначенное время и в назначенное место правительство не доставит огромную сумму игровых денег.

Надо было либо собирать деньги, либо искать Янина. По такому случаю созвали общий сход, лагерный референдум. Скорее всего, на общем сходе присутствовали, как ни в чем не бывало, похитители Янина. Референдум решил, что вступать в переговоры с террористами и выполнять их условия нельзя ни в коем случае, тем более что они просили огромных, действительно огромных для лагерной экономики денег.

Значит, Янина надо было искать. Но и искать никто не хотел. Один за другим дети спрашивали: «А почему я?» У каждого были дела: такси-паланкин, маникюрный салон, газета, за семинар уплачено… Бросать свой бизнес ради поисков Янина не хотел никто, а специальной службы, полиции, армии — или как уж ни назови некую силовую структуру — в лагере не было.

Наконец худо-бедно удалось набрать ополчение. Часа за три ополченцы прочесали все восемь корпусов лагеря и всю территорию вокруг. Несчастного Янина нашли в одной из запертых и неиспользовавшихся палат связанным и с кляпом во рту. Он лежал на полу между кроватей. Когда его развязали, он очень злился и очень ругался, что ему измяли костюм, в который он уже успел нарядиться, чтобы вести дискотеку.

Небольшая подробность этой блестящей операции заключалась в том, что участники импровизированного ополчения за четыре часа поисков потребовали от правительства лагеря больше денег, чем ушло бы на зарплату штатной полиции, если бы дети-налогоплательщики в начале смены не вздумали бы на полиции сэкономить.

В день после дискотеки похитителей Янина вычислили. В лагере устроен был суд, выбрали присяжных. Никому из детей не приходило уже в голову отговариваться занятостью и манкировать общественной нагрузкой. Дети поняли, что надеяться на процветание, если живешь по принципу «каждый сам за себя», — это ошибка.

За десять лет в этих конфоповских лагерях дети допустили все те же ошибки, которые взрослые в нешуточной своей жизни допустили, допускают и еще допустят. К счастью для детей, это была всего лишь игра. К несчастью для взрослых, все очень серьезно.

«Видите ли, Валерий, — сказал профессор Аузан, разводя руками, — потребительская революция, наверное, является необходимым условием революции демократической, но, — печально покачал головой, — не единственным условием. Не единственным».

Мы пили кофе у Аузана на дачной террасе. Терраса выстроена была приблизительно там, где двадцать лет назад лежало историческое бревно, на котором состоялось картельное соглашение между Шелищем, Бочиным, Полячеком и Аузаном, там, где начиналось потребительское движение, к которому теперь Аузан не имел никакого отношения, если не считать старых друзей. Работа над книгой подходила к концу, что всегда немного грустно, но фраза, сказанная Аузаном, была первой серьезной фразой за несколько часов. Вообще-то мы хохотали тут всю дорогу, как бешеные бабуины.

Источником нашего веселья была Светлана Маковецкая, бизнес-консультант по профессии, но на самом деле лоббистка, занимающаяся отстаиванием прав малого бизнеса в правительстве, в парламенте и во всех остальных структурах, именующих себя государством.

Светлана была три часа как с самолета, а еще через три часа ей надо было к какому-то важному начальнику. Она пила кофе чашку за чашкой. У Светланы были крайне неожиданные представления о жизни: она, например, думала почему-то, что жить нужно в Перми, а не в Москве. Еще она думала, что все будет хорошо, несмотря ни на что. А о серьезных социальных проблемах она, кажется, думала, что лучше разговаривать про них, рассказывая друг другу смешные байки.

Вот, например, про дактилоскопию. Кому-то в высоких кабинетах пришла же в голову мысль дактилоскопировать всю страну. Чтобы легче было искать преступников и пропавших без вести. Чтобы легче было проводить опознание погибших в многочисленных наших терактах и катастрофах. И вообще, власти же как-то значительно спокойней жилось бы, если бы все люди в стране были дактилоскопированы. Так рассказывала Светлана, пантомимически изображая спокойствие власти, как дети изображают разные предметы и явления в известной игре «Крокодил».

Когда приняли закон о поголовном и добровольном дактилоскопировании, рассказывала Светлана, правозащитники в прессе гневно выступали против, оппозиционные политики из своего подполья кричали, что это, дескать, еще один шаг к тоталитаризму, в блогах кипели дискуссии… А один из Светланиных сподвижников по фамилии Шолохов в Казани пошел в отделение милиции, дабы добровольному дактилоскопированию подвергнуться.

Как выглядит отделение милиции — известно. У входа бездельно стояли припаркованные патрульные машины. Четверо милиционеров лениво курили на крылечке, без всякой задней мысли направляя друг другу в пуза автоматы Калашникова. За стеклянным окошком скучал дежурный. А на стене развешаны были стенды со всякой полезной информацией, например о том, что разыскиваемый особо опасный преступник с таджикской фамилией — таджик по национальности, тогда как особо опасный преступник с русской фамилией национальности не имеет.

Минут пятнадцать Шолохов изучал эти стенды, а потом обратился к дежурному.

«Прошу прощения, — он прямо так и сказал. — Не будете ли вы столь любезны указать, где тут у вас размещена информация о добровольном дактилоскопировании?»

«Чего? — отвечал дежурный, и четверо с автоматами на крыльце тоже обернулись к экспериментатору нашему с интересом. — Чего?»

«Добровольное дактилоскопирование, — продолжал Шолохов вежливо. — По регламенту где-то тут у вас на стенде должны висеть правила, но я что-то не вижу…»

Слово «регламент» дежурному не понравилось. Дежурный не знал про закон о добровольном дактилоскопировании, зато знал, что где-то там в Москве, казалось бы, всенародно избранным президентом подписан 210-й Федеральный закон о принципах предоставления гражданам государственных услуг. Согласно этому закону милиционеру, например, надлежало представляться, не надлежало хамить и совсем уж не надлежало бить граждан без крайней необходимости, что, согласитесь, осложняет работу. Многие сотрудники правоохранительных органов надеялись, что закон этот есть фикция, очередная «потемкинская деревня», к которой нельзя относиться всерьез. Однако же среди граждан редко, но находились все же отдельные умники, относившиеся к закону всерьез. Они могли не только требовать соблюдения регламента с глазу на глаз. Они могли даже, если регламент не соблюден, звонить в службу собственной безопасности или выкладывать видео, запечатлевавшие нарушения, в Интернет. Тогда могли возникнуть серьезные неприятности. Очевидно, перед окошком дежурного стоял гражданин именно из этих скандалистов. И дежурного это расстраивало.