— Погоди. Я не для того тебя привел. Самое главное внизу.

Рассохшуюся дверь парадного входа перекрывали поперек прибитые крест-накрест доски, однако, обойдя здание с тыла, со стороны физкультурной площадки, покрытой трещинами, как марсианский пейзаж каналами, легко было обнаружить другой вход, ранее, очевидно, использовавшийся для всяческих подсобных надобностей. Короткая лесенка вела оттуда в подвал. Подвал не запирался, кому он нужен? Поставив ногу на первую ступеньку, Артур замер и дернулся, точно ужаленный.

— Там кто-то есть? — спросил он Леонида.

— Ну школа все же не совсем заброшенная, — стараясь выглядеть рассудительным, ответил тот, — в нашу капиталистическую эпоху нерациональное использование городской площади не допускается. Насколько я знаю, ее поставили на капремонт. Ведутся работы. Но ты не волнуйся: рабочие нам не помешают. Ну, в крайнем случае, если станут выкобениваться, сунем им по стольнику на рыло, они и отвянут.

Лицо Райзена все-таки по-прежнему передергивалось, напоминая о страхе прежнего Ипочки перед экзаменами. На удивление развитым шестым чувством обладал человек! Экзамен приблизился к нему вплотную, ибо что же и есть смерть человеческая, как не главный экзамен, к которому большинство, наподобие нерадивых студентов, вечно не успевает подготовиться? Из подвала шумно выпорхнул, роняя перья, голубь — суматошный, с тощей шеей, с горящими, как у ведьмы, глазами, он уронил на носок ефимовского ботинка жидкую зеленую каплю, которую Леонид раздраженно попытался стереть о грязную стену. Голубь был, наверное, больной: здоровые не гадят такой жидкой пакостью. Это маленькое происшествие отчего-то сильно подействовало на Райзена, может быть, в сочетании с обстановкой, слишком отвратительной и гнилостной даже для его фотографий.

— Слушай, Леня, давай пойдем отсюда? Мне тут почему-то не нравится.

— Ну вот! То места тебе находи, то — «не нравится». Что за капризы?

— Серьезно, Лень. Кажется, тут кто-то есть. Вдруг бомжи, вдруг воры? Поверь, я не прощу себе, если из-за моих фотографических увлечений ты влипнешь в какую-нибудь ерунду.

Леонида начинала раздражать эта чувствительность. Откровенно сказать, Райзен всегда его раздражал, а когда райзеновские фотографии начали печатать в журналах, признав его талант, раздражение усилилось… Все вокруг чего-то достигают, все открывают в себе какие-то таланты, один он не имеет права полагаться на свои способности, а должен добывать деньги тяжкими усилиями, и ему же при этом еще и мешают!

— Иди же! — Охрипший голос Леонида против воли сорвался на крик. — Ну, иди!

Он толкнул Райзена в спину, намереваясь сбросить его с лестницы, чтобы все поскорее хоть как-то закончилось, потому что он больше не мог этого выносить! Невысокий, худой немец был слабее Ефимова, но каким-то образом устоял на ногах и обернулся, чтобы с укоризной взглянуть другу в лицо — взглянуть раскрытыми во всю ясную ширь глазами, все понимая, будто читая следующую запись в вахтенном журнале судьбы. Надо признать, тот, кого студенты звали Ипохондриком, повел себя спокойно и мужественно перед последним экзаменом, не то что перед теми, институтскими, сейчас совершенно не играющими никакой роли для него… На крик Ефимова выбежали из подвала те, кто уже отсиживались здесь по его приказу — больше часа отсиживались… Леонид едва успел отпрыгнуть, чтобы кровь не забрызгала его новенький костюм.

Тело они оставили там же, где принял смерть Артур Райзен, ничего не меняя и не трогая. Только пистолет, «Макаров», естественно, забрали. Когда Райзен не придет домой ночевать, его Настурция, или Розалия, заявит в милицию. Исполнительный директор «Уральского инструмента» — фигура немалозначащая. Милиция обыщет весь город и найдет тело, непременно найдет… Все так и будет… Но пока он еще жив для большинства людей, хотя в действительности мертв. Его убили…

Нельзя сказать, чтобы о сцене, развернувшейся возле заброшенной школы, Леонид в подробностях вспоминал, уходя с работы после полудня. Это постоянно было в нем — осталось внутри, запеклось в груди, наводило неподъемную усталость…

Несмотря на усталость, Леонид не верил, что ему удастся заснуть в неположенное время, однако же заснул, едва войдя в дом и успев только запереть за собой наружную дверь, не раздеваясь, даже не подмостив подушки под голову, уткнувшись щекой в диванный валик. Его, стопроцентного холостяка, потревожить было некому… Ему приснился сон — единственный сон, который мог ему присниться в таком состоянии… Во сне он попал в подвал. Темные стены, сложенные из необычных квадратных кирпичей с похожими на застывшую манку пластами цемента между ними. Где-то слева белеет выход, точно матовое стекло. Шорох, чиркнувший вблизи, привлек тревожное внимание. Точно что-то упало со стены, выкарабкавшись из нее, и, легкое, маленькое, побежало по полу в направлении ног Леонида. «Это паук!» — осознание проникало судорогой до самого нутра. Пауки — самые ненавистные для него живые существа, источник первобытного ужаса и отвращения. Наугад, не видя, Леонид начал топать по полу, стараясь раздавить паука, и, различив мокрый лопающийся всхлип под своей подошвой, почувствовал облегчение. Но следом за первым шорохом послышался другой, новый, еще и еще. Стены источали пауков. Их всех не раздавить! «Нужен голубь, — подумал Леонид, панически устремляясь к выходу, — голубь склюет пауков, и все будет, как раньше». Выход привел в кабинет Артура Райзена, куда совсем недавно заходил Леонид, приглашая друга прогуляться в поисках объектов для фотографий. Позади нарастал шорох паучьей волны. В лихорадочной спешке Леонид выдвинул второй сверху ящик рабочего стола и вынул голубя. У голубя — белые крылья, красные лапки и лицо Артура Райзена. Лицо улыбается Леониду, лапки тянутся обнять его за шею. Что плохого, если приятели и коллеги, не чаявшие застать друг друга в живых, обнимутся? Леонид не препятствовал. Однако птичьи лапы оказались неожиданно сильными и жесткими, они сдавили шею и плечи, точно железное ярмо…

Лишившись сознания во сне, Леонид снова обрел его в бодрствовании. Вскочил с дивана, побежал в ванную, облил лицо, надавленное диванным валиком, холодной водой из-под крана, размышляя о том, когда все-таки обнаружат тело и не будет ли первоначальный облик Артура Райзена изуродован пауками? Что за чушь, пауки — не черви, они трупов не обгладывают. Пауки ни при чем. Не надо было спать в послеобеденное время, вот и все. Пусть мексиканцы у себя соблюдают сиесту: этот глупый обычай совсем не подходит Леониду Ефимову. По крайней мере, после убийств он дал себе слово этого не делать.

Таким получилось первое убийство, совершенное на его глазах. С остальными было легче. Гораздо легче психологически. В любом деле главное — привыкнуть.

Москва, 1 апреля 2006 года, 10–16.

Александр Турецкий

Не успел Турецкий отбыть из Москвы на Урал, как дело уже начало приобретать неожиданный оборот. И этот поворот был непосредственно связан с тем, что Гордеев, отдыхая дома после горячих уральских дней, а также примачивая различными ускоряющими заживление средствами следы «боевых» ранений, озаботился позвонить Марку Фурману, чтобы сообщить: все будет в порядке, в дело Баканина должен вмешаться сам старший помощник генерального прокурора России!