Государственный советник юстиции первого класса Константин Дмитриевич Меркулов щепетильно относился к тому, что называется честью мундирa. В отличие от некоторых коллег эту честь он усматривал не в том, чтобы выгораживать негодяев, носящих мундир, а в том, чтобы таких негодяев своевременно изобличать и наказывать, не позволяя им бросать тень на остальных работников прокуратуры. К сожалению, он просто физически не в состоянии был бы ознакомиться со всеми жалобами, поступавшими на его имя из разных концов страны… Однако две жалобы, принесенные ему хорошим знакомцем, адвокатом Гордеевым, Меркулов прочитал. Методом замедленного чтения — с чувством, с толком, с расстановкой. И — который раз в своей жизни! — поразился подлости, корыстности, злобности отдельных представителей прокурорской и милицейской профессий. Трудно поверить, что такое возможно!

— Неужели все действительно так и обстоит? — обратился Константин Дмитриевич к адвокату. Вместо ответа Юра Гордеев повернулся к собеседнику в полупрофиль, указывая пальцем на едва схватившийся грубым кровавым струпом, просвечивающий под волосами шрам.

— Ну не сам же это я развлекался, — лаконично прокомментировал адвокат Гордеев.

— Покушение?

— Избили меня. И Роберта, моего помощника, тоже. С откровенными приказаниями: оставьте это дело в покое, не то хуже будет. Другие следы избиений демонстрировать не стану: в справке из травмопункта они зафиксированы.

Меркулов сухо, деловито кивнул, стараясь не показывать своих чувств. Отдав приказание секретарю пригласить старшего помощника генпрокурора, он снова углубился в чтение жалоб, на этот раз для того, чтобы выработать верную тактику…

— Вызывали, Константин Дмитрич? — риторически спросил Турецкий, появившись в Меркуловском кабинете. — А, Юра, привет!

Судя по наличию в кабинете адвоката Гордеева и по суровому взгляду, который бросил Костя Меркулов поверх очков, отрываясь от чтения какого-то документа, дела предстояли серьезные… Ну так что же! Старшему помощнику генерального прокурора, госсоветнику юстиции третьего класса Александру Борисовичу Турецкому не привыкать. Ему давно уже только серьезные дела и поручают.

— Проходи, Саша, садись. Послушаешь, какие ужасы на Урале творятся. Полное беззаконие, власть грубой силы. Прямо-таки дикий Запад, то есть географически — дикий Восток…

И тут же Турецкого ознакомили с жалобами обвиняемых Баканина и Мускаева на незаконные действия сотрудников уральской прокуратуры во главе с областным прокурором Романом Нефедовым. И коротко посвятили в суть этих жалоб.

— Необходимо срочно вмешаться и остановить произвол! — Голос Меркулова звучал категорично: к волкам, которые в качестве овечьих шкур носят прокурорскую форму, он был особенно нетерпим, о чем был хорошо осведомлен Александр Борисович. — Тебе, Саша, поручается, в порядке прокурорского надзора на месте ознакомиться с материалами уголовного дела Баканина и Мускаева. И, в случае подтверждения заявлений обвиняемых, изъять данное дело из облпрокуратуры. Тут могут быть два решения: или дело поручается одному из «важняков» Генпрокуратуры, или ты сам примешь его к производству…

— Давай не будем загадывать, Константин Дмитриевич! Сначала ознакомлюсь с материалами, поговорю с подозреваемыми, а потом уже приму оптимальное решение.

Такой вывод устроил всех.

Где-то, когда-то Леонид Ефимов прочел, что вплоть до последней трети XIX века в большинстве стран, в том числе и в России, сохранялся обычай спать после обеда. Испаноязычные народы, которые в отдельных местностях и сейчас соблюдают его, называют такой сон «сиеста»… Сейчас кардиологи доказывают, что послеобеденный сон благотворно влияет на состояние сердечно-сосудистой системы и общую продолжительность жизни. Леониду это казалось смешным: лично он отвык спать после обеда уже в детсадике, а позднее ему и подавно не хватало времени на эту привычку. Все время бежать, что-то делать, что-то успевать, чего-то добиваться — минуты свободной не найдешь, чтобы пролистать газету, не то чтобы вздремнуть. Поэтому ему сомнительным показалось даже то, что о сиесте он прочел в газете: он давно не читал прессу, не связанную с экономикой и финансами. Скорее всего, услышал по телевизору в выпуске новостей. Смотреть новости он все-таки еще успевал.

Но сегодня он ушел с работы сразу после обеда, отключив мобильный телефон. Отговорился нездоровьем, сказал, что у него что-то наподобие гриппа без температуры, что он отлежится дома, а если не станет лучше, пойдет к врачу… Ни к какому врачу он, разумеется, не пойдет. Он действительно чувствовал себя нездоровым, но врач тут ни при чем. Разве что врач модной специальности — психотерапевт, но Леонид Ефимов ни за что не обратился бы к этим профессиональным инквизиторам человеческого сознания, к этим скользким исследователям мозгового пространства, к этим любопытным извлекателям умственных внутренностей. И раньше не обратился бы, а теперь — и подавно. Теперь он не имел права на откровенность. Ему от этого не тяжело: когда и с кем, спрашивается, он был в последний раз откровенен? Только усталость навалилась, ох какая же усталость!.. Он уйдет домой, ляжет, и, может быть, ему удастся поспать. Может быть, выяснится, что обычай сиесты совсем не глуп и на самом деле благотворно влияет на сердечно-сосудистую деятельность.

Когда все завершится (Леонид и вслух, и мысленно предпочитал эту обтекаемую формулировку, не уточняя, что же в данном случае «все»), он будет богат. Он сможет позволить себе спать после обеда… Нет, не сможет, наверное. Большие деньги — большие обязанности. В его жизни не было времени без обязанностей. Леонид постоянно к чему-то стремился, чего-то достигал. В школе думал: «Вот напишу контрольную по русскому на пятерку, а потом пойду погуляю». Но потом мама посылала его в магазин, или учительница давала задание повесить стенгазету, и отдых, который он обещал самому себе, пропадал, а на следующий день нужно было готовиться к следующей контрольной. Когда он был абитуриентом, говорил себе: «Главное, поднапрячься, выложиться на вступительных экзаменах, а там-то, в институте, я отдохну». Но оказалось, что нервотрепка абитуры — сущие мелочи по сравнению с напряжением от вечных семинаров и коллоквиумов. Изнемогая от студенческой жизни, в которой он, в отличие от однокашников, не находил никакого особенного веселья, Леонид мечтал: «Ну вот окончу я институт, пойду работать, все-таки станет полегче». Что сталось с этими мечтами, не нужно и говорить… Вот так и получалось, что Ефимов, всегда производивший впечатление трудоголика, на самом деле стремился к безделью. И никогда у него не получалось побездельничать. Вокруг все каким-то непостижимым образом умели и веселиться, и работать, и отдыхать — взять хотя бы того же Вальку Баканина! И только Леонид напряженно брел сквозь жизнь, напоминая себе лошадь с тяжелым грузом. Вначале груз не был так уж тяжел, но по мере взросления к нему прибавлялись новые корзины, баулы и чемоданы. Каждый раз, когда Леонид надеялся, что теперь уж твердо сбросит с себя все это ненужное, отягощающее, оказывалось, что все это необходимо, и ни с одной мелочью нельзя расстаться, и, в придачу к прежнему, необходимо прихватить что-то еще.