— Тогда позвольте задать вам еще один вопрос, — продолжал Пепик. — Считаете ли вы правдоподобным, что каждая повитуха, — не забудьте при этом об их многочисленной клиентуре в больших городах и о том, что мы стоим вне конкуренции, — продаст в год в среднем по сто колыбелей?

Почтенные господа, сознавая ответственность, молчали. Наконец, пан почтмейстер, он же владелец кирпичного завода, Патка сказал:

— Пожалуй, это возможно.

— Определенно, — подхватил Пепик и продолжал: — Итак, господа, на одной колыбели самого низшего сорта я выколочу чистоганом десять крон, на колыбели среднего типа — пятнадцать, на типе «люкс» — двадцать пять. Я предлагаю вам абсолютно точную калькуляцию, и знатоки подтвердят, что она совершенно реальна. А ведь я не принимаю во внимание того, что при массовом производстве расходы значительно снизятся и прибыль будет соответственно выше! Допустим даже, что спрос будет только на самые дешевые колыбели, по десять крон прибыли на каждой. Что же получается? Я просмотрел списки опытных повивальных бабок Австро-Венгерской державы, что ж, господа, предположим худший результат и будем рассчитывать только на опытных повивальных бабок; их всего сорок тысяч. Положим, что каждая из них продаст в год сто колыбелей, это составит четыре миллиона колыбелей. Пусть, как сказано, на каждой колыбели я выручу чистых десять крон. Господа, — повысил Пепик голос, — это составит в год сорок миллионов крон!

У господ глаза вылезли из орбит. Пепик выдержал продолжительную паузу, чтобы они подольше остались в этом положении. Но вот господа очнулись, взглянули друг на друга и расхохотались.

— Ну, может быть, немного скинем прибыль-то, — предложил торговец скобяными изделиями пан Ржегачек.

— Вы смеетесь, господа, — в голосе Пепика слышался упрек. — А я не смеюсь. Я принимаю во внимание самые неблагоприятные обстоятельства. Ну что ж, хорошо, пан Ржегачек, прикинем иначе. Я не стану утверждать, что каждая бабка может продать сто, пятьдесят или хотя бы двадцать колыбелей. Будем рассчитывать на то, что каждая опытная повивальная бабка продаст в год всего по десять колыбелей. — Пепик опять сделал паузу.

— Вот это, пожалуй, более вероятно, — решил пан архитектор Коуделка.

— И в таком случае, — опять повысил голос Пепик, — я заработаю в год четыре миллиона крон!..

Наступило молчание. И Пепик опять постарался, чтобы оно продлилось. А потом он воодушевился до того, что начал рубить рукой воздух:

— Ладно, пан архитектор и пан Ржегачек, я пойду даже на абсурд, на совершеннейшую глупость. Я предположу, что каждая бабка продаст только по пяти колыбелей… Но и в таком случае я получу все-таки два миллиона чистой прибыли. Я готов даже предположить, что каждая из них продаст по одной-единственной колыбели, и тогда я заработаю четыреста тысяч крон. И если только каждая вторая, каждая вторая из них продаст по одной-единственной колыбели — ну не глупость ли это? (Пепик забыл, что он находится перед досточтимым правлением, а не «В раю») — но даже и в этом случае я заработаю чистых двести тысяч крон в год!

Правление городской кредитной кассы безмолвствовало.

— А теперь, господа, позвольте мне задать вам последний вопрос, — совсем уже спокойно проговорил Пепик. — Можете ли вы теперь с полной уверенностью, без всякого риска, ссудить мне тридцать тысяч крон, необходимых для разъездов, проспектов и почтовых расходов?

После ухода Пепика господа согласились, что они могут дать ему деньги с полной уверенностью и без всякого риска.

Соответствующий вексель был подписан, и Пепик принялся за работу.

Прежде всего он отправился в Берлин. Много радости доставили ему здесь гостиницы с женской прислугой. Посетил Пепик и канцелярию металлургического завода Сименс и Гальске, где получил информацию о стоимости подрядов на колыбельки. Оказалось, что Сименс и Гальске брали дешевле Крауса на целых 4 кроны 60 геллеров со штуки, и Пепик, даже при самом осторожном подсчете, а именно, исходя из того, что каждая повитуха продаст в год всего-навсего десять колыбелек, помножил утром в номере 10 колыбелей на 40 000 повитух, а потом еще на 4 кроны 60 геллеров и таким образом легко высчитал, что его годовой доход превысит 1 840 000 крон, а поэтому ничего особенного не случится, если он потратит в Берлине несколькими марками больше, чем предполагалось. С немецким же производством он считал себя связанным лишь до тех пор, пока не будет построена собственная фабрика, хорошенькое местечко для которой он уже облюбовал на Изере близ Бытоухова.

Возвратившись на родину, Пепик немедленно обзавелся адресами акушерок Габсбургской империи и принялся за сочинение высокого по мысли и коммерчески целеустремленного проспекта. Вот тут-то пришлось ему попотеть! Готовый проспект Пепик послал в Прагу, чтобы в Берлитцовой школе его перевели на все двенадцать языков населяющих Габсбургскую империю народов, не исключая и еврейского. В типографии проспект размножили, и работа закипела.

Это было чудесное время.

Пан Гоуса, хозяин трактира «В раю», предоставил Пепику помещение рядом с буфетом. За министерское жалование Пепик нанял двух своих дружков, а веселая черноглазая немка помогала им добровольно. Пол в комнатушке был завален кипами проспектов и конвертов, столы — марками. Молодые люди складывали проспекты, вкладывали их в конверты, наклеивали марки, надписывали адреса, шутили и целовались. Много было тогда выпито вина и выкурено египетских папирос первого сорта. Гретель всласть полакомилась и пирожными с кремом и маринованными угрями. Далеко за полночь раздавались из каморки веселые песни и смех. О, то было лучшее время промышленного расцвета Пепика! В отчаянии был только пан почтмейстер, он же владелец кирпичного завода, Патка. Пепик и его друзья непрерывно таскали к нему бельевые корзины, полные писем, и всякий раз Патка швырял в угол длинную трубку и кричал:

— Черт побери твоих повитух, Пепик! Знай я все это заранее, то, даю честное слово, голосовал бы против твоего проекта!

Проспекты, разосланные Пепиком во все концы империи, свидетельствовали о его незаурядном литературном таланте. А о напористости будущего миллионера свидетельствовал уже тот факт, что его коммерческий пыл позволил ему, правда косвенно, посягнуть на жизнь собственной мамаши.

Лети же ввысь, мой ангелок!

Цель

всей моей жизни —

улучшать бытовые условия

тяжко страдающих повивальных бабок!!!

Все это было напечатано дюймовыми буквами. Под этим красовалась фотография патентованной колыбели Иозефа Чермака с девизом:

Укачивайте, не оставляя своих занятий!

И далее следовало:

Многоуважаемая пани!

Моя незабвенная, ныне покойная мамаша была повивальной бабкой. Я вырос в тяжелых, связанных с этой профессией жизненных условиях и знаю, сколько любви к ближнему, сколько труда, усердия, страданий и жертв заключает в себе это славное поприще. И что же? Чем платит человечество