едва не стянул ее со стола вместе с пепельницами. Склонившись над девочкой, он обхватил ладонями маленькое измученное личико, гладил волосы, плечи дочери, шептал ей на ухо:

— Родная, маленькая моя дочурка, не принимай это так близко к сердцу! Мы же не навсегда расстанемся!.. К осени я получу квартиру и заберу тебя к себе. А до тех пор ты будешь учиться, будешь умницей… Обещай мне это, моя маленькая, не огорчай своего папу…

Они остались в комнате одни. Из кухни глухо доносились голоса, звяканье посуды. Лицо Жанетты было неподвижно, только из глаз быстро, одна за другой, катились слезы.

— И ты полюбишь тетю Вильму… Ну, что бы ты делала там, в Комло? Ведь я… что же я могу? И потом, мне ведь работать нужно, зарабатывать… и стране нашей помогать надо. Ведь я только ради этого и жил до сих пор… Но что я говорю? Когда-нибудь ты поймешь это, и скоро поймешь. Не бойся, Жанетта, не бойся будущего! Все пойдет хорошо… Мы будем счастливы, вот увидишь… — И он шепнул по-венгерски: — Meglàtod, kedvesem![15]

«Kedvesem»… Жанетта тихонько плакала, а в ушах у нее звучало странное слово, быть может, первое в жизни венгерское слово, услышанное ею в Трепарвиле. Ей вспомнилось, как мама вяжет, примостившись на бабушкиной кровати, а рядом с нею сидит папа и учит ее: «Йожеф Рошта… kedvesem». Образ мамы бледнеет, стирается в памяти, и все дальше отходит то, что связано с ним — серый дом, поселок, маленькие приятели, — но тоска живет и гложет все сильнее. С ужасом сознавала Жанетта свою беспомощность перед лицом событий: завтра она пойдет в школу, а папа уедет. Еще так недавно на душе было легко, и легким было тело, а сейчас ее точно связали веревкой и какая-то безыменная сила тащит ее по своему произволу неизвестно куда.

— Я и дома могла бы остаться с бабушкой, — пробормотала она, задыхаясь от слез. — Вы говорили, папа, что мы будем вместе. Нарочно так говорили… я знала, что вы меня обманете! — Диким, каким-то отчаянным движением она откинула голову, сжала в кулаки свои тонкие ручонки, на шее вздулись вены. — Я хочу домой! — пронзительно крикнула она. — Отправьте меня домой! Зачем вы меня обманули!

Вошла Вильма с кофейником в руке, повернула выключатель и даже не взглянула на Жанетту, заморгавшую от неожиданно вспыхнувшего света. Позади Вильмы появилось испуганное лицо Дюлы Дэржи с детски изумленными голубыми глазами.

— Йожи, убери со стола все лишнее! — сказала Вильма.

Услышав ее рассудительный голос, отец и дочь притихли. Йожеф Рошта снял со стола пепельницы и безделушки, и Вильма налила всем кофе. Жанетта, не сказав ни слова, вышла; с силой захлопнулась дверь в комнатушке. Йожеф пошел было следом за дочерью, но Вильма удержала его:

— Ну и умница же ты, Йожи! Оставь ее, пусть выплачется. В такие минуты лучше одной побыть. — И она обратилась к Дюле Дэржи: — Итак, когда же вы отправляетесь? Ведь мне еще надо собрать Йожи. Не могу же я его так отпустить!

А в это время Жанетта, захлебываясь слезами, лежала на кровати. Потом с неожиданной решимостью вскочила, нашла в кармане отцовского пиджака, висевшего на стуле, тоненькую, почти совсем исписанную тетрадку и вырвала из нее два листка. С лихорадочной быстротой начала она писать, и слезы, иссякшие ненадолго, с первым же написанным словом закапали снова.

«Дорогая бабушка, я здесь только и знаю, что все время плачу, а дома со мной этого не бывало, вы же знаете. Да и не от чего мне было плакать. А с тех пор как я уехала, у меня очень болит сердце — наверняка я умру. Завтра я иду в школу, учительницы здесь все отвратительные, и девочки тоже. Одна меня червяком назвала… ну, да я за это отплачу ей! А папа завтра уезжает, хотя и обещал дома, что не расстанется со мной. Здесь все только чужие, и я никого не люблю. Только вас, бабушка, люблю и еще Мари. Если вы увидите Розу Прюнье, передайте и ей мой сердечный привет. Дорогая бабушка, пожалуйста, возьмите меня домой отсюда, потому что я столько плачу, что, наверно, умру, как и мама умерла. И еще есть здесь такая тетя Вильма, я сейчас у нее живу, но она мне совсем не нравится. Пожалуйста, пишите мне, бабушка, потому что здесь никто не знает французского, а теперь и папа уезжает.

Целую вас, бабушка,

ваша Жанетта».

На листочке сбоку было приписано, совсем уж неразборчивыми каракулями:

«Париж гораздо, гораздо красивее Будапешта, в Париже фонтан есть и много цветов, а здесь снег да голые деревья. Пишите бедной Жанетте!»

Жанетта с удовлетворением перечитала свое послание. Как ни странно, но разлука и в самом деле как-то приукрасила образ строгой Розы Прюнье; перенесясь мысленно в Трепарвиль, Жанетта с мягкой грустью припомнила торчащую козлиную бородку своего злейшего врага, мясника Мезье. Она уже не плакала. Сложив письмо, она сунула его в карман и пересела на кровать. Пусть там совещаются эти трое, пусть замышляют заговор против нее. Подумаешь, великий подвиг — трем взрослым людям перехитрить бедную одинокую девочку! Пусть приходит теперь смертный час, она готова расстаться с жизнью; и, сложив руки, Жанетта зашептала молитву: «Отче наш, иже еси на небесех…» «Погодите, скоро узнаете, что вы сделали со мною… Только будет уж поздно…»

Но что это? Щелкнул выключатель, и Жанетта, все еще живая, растерянно заморгала мокрыми от слез глазами… Тетя Вильма рылась в белом шкафчике, собирая папины вещи, и, словно не видя племянницы, свернувшейся клубочком на кровати, кричала в дверь:

— А грязное белье присылай домой каждые три недели, слышишь, Йожи? Из первой же получки купи себе рубашку, а то у тебя все четыре никудышные…

Она сняла со шкафа свой чемодан, основательно вытерла его на кухне тряпкой. В открытую дверь слышались шаги, суета, шумные сборы. Хлопнула входная дверь. Жанетта с любопытством прислушалась: «Куда это могла уйти тетя Вильма?» Может, час, а может, и