— Я уже сказала вам. Я дала ответ.

— Вы сказали, это ваш муж.

— Да!

— Он полицейский?

— Нет, он… — Она запнулась.

— Кто он?

Джейн выпрямилась. И посмотрела теперь уже не на пистолет, а прямо в глаза человеку, который держал его.

— Он агент ФБР, — сказала она.

Некоторое время Джо молча смотрел на нее. Потом перевел взгляд на свою напарницу.

— Это меняет дело, — произнес он.

МИЛА

У нас появилась новенькая.

Сегодня утром к дому подкатил фургон, и мужчины внесли ее в нашу комнату. Весь день она отсыпалась на Алениной койке, отходила от таблеток, которыми ее напичкали перед поездкой. Мы все разглядываем ее — лицо у нее бледное, будто высеченное из полупрозрачного мрамора, и совсем не похоже на живое. Дышит она еле слышно, но, когда выдыхает, прядка ее светлых волос приходит в движение. У нее маленькие руки — совсем кукольные, думаю я, разглядывая кулачок и большой палец, прижатый к губам. Даже когда в комнату заходит Мамаша, девушка не шевелится.

— Разбудите ее, — приказывает Мамаша.

— Сколько ей лет? — спрашивает Алена.

— Я же сказала, разбудите ее.

— Она совсем ребенок. Сколько ей? Двенадцать? Тринадцать?

— Достаточно взрослая, чтобы работать. — Мамаша подходит к кушетке и трясет девушку. — Вставай! — рявкает она, срывая одеяло. — Слишком долго спишь.

Девушка вздрагивает и переворачивается на спину. И вот тогда я замечаю синяки на ее предплечье. Она открывает глаза, видит нас, склонившихся над ней, и в тот же миг ее хрупкое тельце напрягается в испуге.

— Не заставляй его ждать, — говорит Мамаша.

Мы слышим, как к дому подъезжает машина. Уже стемнело, и, выглянув в окно, я вижу свет фар, мерцающий за деревьями. Хрустя колесами по гравию, машина тормозит во дворе. Первый вечерний клиент, с ужасом думаю я, но Мамаша даже не смотрит на нас. Она хватает новенькую за руку и стаскивает с кровати. Полусонная девушка, пошатываясь, бредет за ней следом.

— Откуда они взяли такую малявку? — шепчет Катя.

Мы слышим звонок в дверь. Мы привыкли вздрагивать от этого звука, возвещающего о прибытии очередного мучителя. Мы замираем, прислушиваясь к голосам внизу. Мамаша приветствует клиента по-английски. Мужчина немногословен. Потом на лестнице раздаются его тяжелые шаги, и мы пятимся от двери. Он проходит мимо нашей комнаты и идет дальше по коридору.

Снизу доносится протестующий вопль девушки. Мы слышим звук пощечины, всхлипывание. И вновь шаги по лестнице — это Мамаша тащит девушку в комнату клиента. Хлопает дверь, и Мамаша уходит, оставляя девочку с мужчиной.

— Сука, — бормочет Алена. — Гореть ей в аду.

Но по крайней мере сегодня мне не придется страдать. От этой мысли мне сразу становится стыдно. И все-таки я не могу от нее отделаться. Пусть лучше она, чем я. Я подхожу к окну и устремляю взгляд в ночь, в темноту, которая не видит моего стыда. Катя натягивает на голову одеяло. Мы все пытаемся не слушать, но даже закрытая дверь не заглушает девичьих криков, и мы можем себе представить, что он сейчас с ней делает, потому что сами прошли через это. Меняются только лица мужчин; боль, которую они причиняют, неизменна.

Когда все кончено и крики смолкают, мы слышим, как мужчина спускается по лестнице и выходит из дома. Я вздыхаю с облегчением. Больше не надо, думаю я. Пожалуйста, пусть сегодня больше не будет клиентов.

Мамаша поднимается по лестнице, чтобы привести девушку назад, и надолго воцаряется тишина. И вдруг Мамаша опять проносится мимо нашей двери и снова бежит вниз по лестнице. Мы слышим, как она говорит с кем-то по мобильному телефону. Голос тихий, но взволнованный. Я смотрю на Алену; интересно, поняла ли она, в чем дело. Но Алена не смотрит на меня. Она сидит на своей койке, ссутулившись и сжав руки в кулаки. За окном что-то порхает и кружится, словно белые мотыльки.

Начинается снегопад.

Девушка нам не подошла. Она расцарапала клиенту лицо, и он разозлился. Такая не годится для дела, поэтому ее отослали обратно на Украину. Так сказала нам Мамаша вчера вечером, когда новенькая не вернулась в комнату.

По крайней мере так нам объяснили.

— Может, это и правда, — говорю я, и облачко пара вырывается из моего рта. Мы с Аленой опять сидим на крыше. Сегодня ночью кровля искрится под лунным светом, словно глазурь. Вчера ночью шел снег, и землю покрыл почти сантиметровый слой, но и этого достаточно, чтобы вспомнить о доме. У нас снег лежит неделями. Я радуюсь тому, что снова вижу звезды и что могу делить это небо с Аленой. Сегодня мы вытащили оба одеяла и уселись, прижавшись друг к другу.

— Неужели ты, дурочка, и впрямь в это веришь? — удивляется Алена. Она закуривает последнюю сигарету из пачки, которую украла на яхте, и смакует ее, выпуская дым в небо, словно благодарит небеса за ниспосланный табак.

— А почему ты не веришь?

— Они могут продать тебя в другой бордель или другому сутенеру, но никогда не отошлют домой, — смеется Алена. — Как бы то ни было, я не верю ни одному слову этой старой шлюхи. Да и можно ли ей верить? Она ведь сама мошенничала сто лет назад. Когда еще не была жирной коровой.

Я не могу представить Мамашу ни молодой, ни изящной и уж тем более в роли обольстительницы. Мне кажется, она всю жизнь была такой отвратительной.

— Только самые хладнокровные шлюхи становятся хозяйками борделей, — говорит Алена. — Они хуже сутенеров. Она знает, как мы страдаем, потому что сама это испытала. Но сейчас ее волнуют только деньги. Много денег. — Алена стряхивает пепел. — Мир — это зло, Мила, и мы не в силах изменить его. Лучшее, что ты можешь сделать — это остаться в живых.

— И не быть злой.

— Не всегда есть выбор. Иногда приходится становиться злой.

— Ты не такая.

— Откуда ты знаешь? — Она смотрит на меня. — Откуда ты знаешь, кто я, что я сделала в своей жизни? Поверь, если бы мне пришлось, я бы убила. Даже тебя.

Алена смотрит на меня в упор, и в лунном свете ее глаза кажутся злыми. И всего лишь мгновение — одно мгновение — я верю ей. Она могла бы убить меня, она готова на все, чтобы выжить.

Мы слышим, как шуршат колеса по гравию, и замираем.

Алена тотчас тушит свою драгоценную, еще недокуренную сигарету.

— Кого это черт несет?

Я встаю на корточки и осторожно сползаю вниз по крыше, чтобы перегнуться через карниз и заглянуть во двор.

— Ничего не видно.

Алена подползает ко мне и тоже смотрит вниз.

— Вон они, — шепчет она, когда из леса появляется машина, Фары выключены, только тускло горят желтые габаритные огни. Машина останавливается у дома, и из нее выходят двое мужчин. Через несколько секунд раздается звонок в дверь. Даже в такой поздний час мужчинам неймется. Они требуют удовлетворения.