было сложнее. У меня, как оказалось, «неправильная» национальность и «плохое» происхождение, я разрывала их сплоченную семью. Таковы основные жалобы. Потенциальная свекровь активно выражала свое недовольство. Меня пугала ее неприязнь, а мои робкие попытки наладить отношения усложняла моя уверенность в том, что одна мать оставила меня, а другая хочет, чтобы я исчезла. Мы с ее сыном постоянно ругались из-за этого. Я чувствовала себя брошенной и хотела, чтобы он занял более твердую позицию. Он чувствовал давление и продолжал утверждать, что ничего не может сделать. Это продолжалось до тех пор, пока я не поняла, что выйти из ситуации должна сама. За месяц до нашего переезда в Калифорнию я оставила кольцо с бриллиантом на кофейном столике в гостиной и ушла.

Я знала, как справиться со смертью, но не с разлукой. Вот почему я превратила разрыв помолвки в мини-смерть и отказывалась отвечать на его письма, начала встречаться с кем-то другим. Я собрала все его подарки, включая плюшевого медведя и наши общие фотографии, в коробку и убрала ее в шкаф. Я не горжусь своим поведением, но я не знала, как справиться с ситуацией иначе. Знала, как оборвать отношения, но не умела их наладить. Когда неоплаканная смерть – твой стандарт утраты, более поздние разлуки жестоким образом похожи на первую.

Но на этот раз боль не засела внутри. Когда потрясение от разлуки постепенно угасло, я начала скорбеть с такой силой, что как-то вечером буквально рухнула на колени. Не имело значения, что разлуку спровоцировала я. Я по-прежнему ощущала всеобъемлющее чувство утраты. Спустя пять месяцев я продолжала оплакивать разрыв четырехлетних отношений. Тогда я поняла, что мои чувства берут начало в более глубоком месте, а не там, где когда-то был мужчина, которого я любила.

45-летняя Ива усердно кивает, когда я делюсь этой историей. Ей было восемь лет, когда мать умерла, и ее опыт более поздней разлуки во многом совпадает с моим. «Мой муж ушел два с половиной года назад, бракоразводный процесс закончился через год, – рассказывает она. – Тогда я не понимала, почему меня так задело произошедшее. Сколько людей разводятся, и многие не страдали так, как страдала я. А я действительно страдала. Поначалу думала, что я эмоциональнее отношусь к вещам, и отчасти это верно. Но тот опыт показал, что мои страдания во многом были связаны не с мужем, а с моей мамой. Теперь я пытаюсь разобраться в первой утрате и ее последствиях для меня».

37-летняя Ивонна перенесла утрату гораздо легче. По ее словам, развод, который она пережила три года назад, и решение ее сына-подростка жить с отцом вызвали минимальную эмоциональную боль по сравнению с той, что она испытала в 12 лет, когда умерла ее мать. «Я считаю разлуку и утрату неизбежной, – признается Ивонна. – Я готова к ним, никогда не обманывала себя тем, что все постоянно.

Я знаю, звучит жестоко, но, по-моему, это честный подход. У меня хорошие отношения со многими. Я хочу, чтобы после смерти люди помнили меня».

Почему одни женщины, пережившие раннюю утрату, легко адаптируются к поздним разлукам, а другие живут в вечном страхе одиночества? Никто не знает. Многие психологи сходятся во мнении, что конкретный опыт ранней утраты формирует личность ребенка, которая определяет, как он будет относиться и справляться с более поздними разлуками. Влияние на личность зависит от следующих факторов.

Индивидуальный характер

Каждый рождается со своим характером. Одни дети обладают врожденной устойчивостью, которая позволяет им быстро оправиться после трагедии и следовать цели в жизни, несмотря на трудности. «Это не значит, что таких людей не расстраивает смерть, – уточняет Тереза Рандо. – Но после утраты они справляются с ней лучше, чем люди с более слабым характером». Врожденная устойчивость помогает понять, почему некоторые дети сохраняют здоровую психику, несмотря на тяжелые обстоятельства, и почему одни и те же факторы стресса оказывают разное влияние на двух братьев или сестер.

Другие дети отличаются врожденной восприимчивостью к утрате, и каждая трагедия буквально калечит их. Психолог и писательница Кларисса Пинкола Эстес, доктор философии, называет таких людей сенситивами. В книге «Растопить сердце каменного ребенка. Мифы и истории об отвержении и ребенке без матери» (Warming the Stone Child: Myths and Stories About Abandonment and the Unmothered Child) она поясняет: «Настоящий ад для сенситива – быть оставленным и жить без материнской любви, потому что эти люди, стоит лишь дотронуться до них, начинают истекать кровью. У таких людей словно нет кожи. Они живут с обнаженными нервами». Какую бы поддержку ни получили девушки, пережив утрату, они по своей природе не способны быстро оправиться после потери.

Ранние стили привязанности

По мнению британского психиатра Джона Боулби, самый первый стиль привязанности определяет устойчивость или уязвимость ребенка для поздних тяжелых событий. Хотя он изучал детей лишь в возрасте до шести лет, его теория предполагает, что тип связи, который девочка формирует со своей мамой, определяет, насколько легко она перенесет ее утрату. Юная дочь с тревожной привязанностью, то есть та, которая впадает в панику всякий раз, когда теряет маму из вида, не обладает эмоциональными навыками, чтобы принять уход матери или привыкнуть к другому близкому человеку без стресса и протеста. Как ни парадоксально, детям с безопасной привязанностью к главному опекуну легче отпустить более поздние отношения.

Восприятие и реакция

Девочка, которая считает себя способной и заботится о себе после смерти матери, нередко пытается контролировать окружающий мир. Если она менее остро реагирует на утрату, сможет развить высокую самооценку и самоуверенность, которая оградит ее от поздних стрессов. Она знает, что может положиться на свои внутренние ресурсы.

Девочка, которая считает себя беспомощной и бессильной, скорее всего, вырастет со страхом будущих утрат. Эти люди часто обладают так называемым внешним локусом контроля – уверенностью в том, что они жертвы обстоятельств. Вместо того чтобы довериться своей способности адаптироваться, девочка живет в постоянном страхе очередной утраты и возможного срыва.

Например, 43-летняя Мэри Джо, которой было восемь лет, когда она потеряла маму, и девять, когда умер ее младший брат, выросла наблюдательной католичкой. Она пришла к выводу, что Бог наказал ее за плохое поведение. Считая себя бессильной против Божьей воли, в детстве Мэри Джо часто лежала в постели и представляла, как лежит в гробу. Девочка была уверена, что умрет следующей. Она боялась потерять отца, а повзрослев, начала бояться потерять мужа, работу и дом. «Я всегда жила начеку и беспокоилась, кого или что я потеряю следующим», – признается Мэри Джо. Когда ей было чуть за