Слушая следователя, Ксения Ларичева с остановившимся взглядом замерла в кресле, не издавая ни звука. Затем она подняла голову и посмотрела на Бурова:

— Я никого не убивала. Вы, наверное, очень способный следователь, молодой человек, но не Шерлок Холмс. Все тайны, которые хранят люди, дано разгадать немногим, а то и никому. В жизни каждого, тем более в жизни двух близких людей есть секреты, которые принадлежат только им двоим и должны были бы уйти с ними в могилу. Коль скоро Игорю не удалось унести наш секрет в могилу, дополню и я картину тем, что знаю и о чём скорбно догадываюсь, ради справедливости… А вас пусть начальство похвалит за успешное расследование…

Ларичева тяжело вздохнула, как бы освобождаясь от остающихся сомнений:

— Никакой растраты не было… Игорь Матвеевич распорядился перевести деньги в рублях в «Донатор» Жарковичу, чтобы тот выдал ему эту сумму в долларах наличными… Требование на перевод валюты выписал Паша Рубцов, они давно дружили с Игорем. Деньги предназначались для нашего сына — у него возникли проблемы с людьми… которые, в частности, доставали мне… и ему морфий… Однажды он пришёл совершенно подавленный… в страхе… просил выручить… и побыстрее… Говорил, что его жизнь под угрозой. Ничего другого нам не оставалось… Пятнадцать тысяч долларов — сумма по нынешним временам небольшая, но мы привыкли жить на зарплату… А речь шла о благополучии сына… и Игорь, казалось бы, нашёл выход… Жарковичи наши родственники… Деньги мой муж должен был вернуть, как только продадут часы в комиссионном… у него много ценных часов… наследство… Многие от деда чудом сохранились… И сам собирал, начал ещё во время командировки в Швейцарии… Но тут произошло непредвиденное… сверху поступило распоряжение срочно провести ревизию по счетам фирмы… на Рубцове и Жарковиче зависала недостача… вот Игорь и отправился в пансионат предупредить Рубцова… и выработать план действий… Попросил подъехать и Жарковича. Тот для конспирации взял жену… Я рассказала об этом Кириллу… он был страшно недоволен… нервничал… сказал, что ему надо ненадолго исчезнуть из Москвы… отдохнуть… и что он на несколько дней уедет на Валдай. И уехал… И тут я обнаружила, что пропала ампула с моим лекарством, ксенородоном. Игорь хорошо знал, что это за препарат, и не мог выпить его по ошибке… Я испугалась совсем другого… и позвонила в «Опушку» действительно в пять с чем-то… сестра-хозяйка перепутала время, она была заметно раздражена… Но было уже поздно…

Буров медлил с ответом. Успокоить, сказать Ларичевой, что действительно не она убила мужа? Но она приговорила другого человека — Рубцова. Приговорила своим молчанием. Наверное, подними она шум в полшестого утра, можно было бы ещё предупредить дальнейшее развитие событий. Конечно, Рубцов себя скомпрометировал. Жаркович тоже оказался под ударом. Но не погибли бы ещё два ни в чём не повинных человека — Рубцов, на котором осталось висеть подозрение в убийстве, и сторож Володя, затянутый в водоворот смерти волею случая, как нечаянный свидетель. Буров уже чётко представлял себе картину событий и знал, как будет действовать дальше. Он видел перед собой женщину, выглядевшую намного старше своих лет, совершенно больную, которая облегчила свою совесть, но это уже ничего не могло поправить. Он встал, чтобы попрощаться.

— Вы верите, что я не нарочно? — умоляюще бросила она ему вслед. — Павел Сергеевич сам выбрал это решение…

Буров постоял с минуту в задумчивости.

— Я оставил вам рецепт… возобновите лечение… Доктор Зусман — золотой человек… И прекрасный специалист… До свидания.

* * *

Спешить было некуда. Все карты разложены по полочкам. Вот теперь Бурову наконец нестерпимо захотелось увидеть Леру. И он поехал к ней без звонка. Девушка открыла молча, впустила его внутрь и так же молча, жестом пригласила пройти в комнату.

— Чаю хочешь… хотите? — Она смутилась от своей ошибки.

— А есть чего-нибудь покрепче? — спросил Буров, ошибкой весьма и весьма приободрённый. Левой рукой он пощупал в нагрудном кармане бежевый конверт. Письмо жгло ему грудь.

Лера вернулась со стаканом, до половины наполненным красноватой жидкостью.

— Есть какой-то старый портвейн, — смущённо сказала она, но Буров молча взял стакан, выпил одним махом и неожиданно предложил:

— Прогуляемся? Воздуха глотнуть хочется.

— Что, опять новая версия? — улыбнулась девушка.

— Да, вроде того.

Они вышли на улицу, перешли на другую сторону и медленно стали спускаться по Комсомольскому проспекту в сторону Лужников, за всю дорогу не проронив ни слова.

— Сюда, — сказал Буров, когда они поравнялись с кинотеатром «Горизонт».

— В сквер? — удивилась девушка. — Мы же собирались погулять.

— Посидим немного…

Они вошли в сквер и присели на лавочку. Лера уже догадалась, что Буров хочет сообщить ей что-то важное, и выжидала. А тот никак не мог собраться с духом, чтобы отдать ей письмо, содержание которого было ему уже известно.

— Приступим? — наконец глупо произнёс он и протянул ей письмо.

Девушка молча взяла конверт. Ей всё сразу стало ясно. На конверте было написано от руки «Моим близким». Круглый старательный бухгалтерский почерк. На глазах у Леры выступили слёзы, и Буров затаил дыхание, чтобы никак не напоминать о своём присутствии. Он предпочёл бы даже уйти и дать ей в одиночестве прочитать письмо, но остался из боязни, что своим движением потревожит девушку.

Лера развернула бумагу и жадно стала читать:

«Родные!.. Наверно, это не по-мужски, но я болен и сил продолжать бороться уже нет … Вы должны знать правду… Судьба снова жестоко обошлась со мной. Когда вас вызовут, то, наверно, сообщат, что я обвиняюсь в растрате и, возможно, в убийстве. Около месяца назад я проверял отчётность и обнаружил ошибку в накладных на поставку партии древесины Волжанским леспромхозом. Древесина эта пошла на экспорт, а её провели по статье поставок на внутренний рынок. Видимо, ошиблась ЭВМ, а никто не проверил. Триста тысяч рублей повисли в воздухе. Присвоить эту сумму не составляло никакого труда. Достаточно было оформить распоряжение о перечислении её на депонентский счёт, а потом … Остальное — дело техники. Но кошмарная цепь ошибок на этом не кончалась. Мой друг попросил на время выписать липовую заявку на эту сумму. Документы прошли через меня, но по ошибке копию, к своему ужасу, девушки дали на подпись Ларичеву, и он машинально подмахнул — тогда он временно замещал главного бухгалтера. Любая оплошность грозила нам обоим судом. О себе я в тот момент не думал, моя песенка была спета, — как доказать, что я не собирался присваивать эту сумму, — важнее было отвести удар от человека, который взял меня в министерство под свою ответственность. Ему я был обязан всем. И я не придумал ничего лучшего, чем изъять из папки эти злосчастные документы, лишь бы не вскрылось, что он визировал их. С тех пор я держал документы при себе и всё время ждал, что мне предъявят обвинения, потому что, вы знаете, за мной тянется „прошлое“.

А потом всё убыстрилось. Игорь приехал ко мне в „Опушку“ и объяснил, что это не недостача, а он специально просил оформить перевод денег „Донатору“, как бы в залог, „по личной необходимости“, временно. Убеждал меня не торопиться с признанием в подлоге. Собирался быстро вернуть деньги. Мы прервались на ужин, потом разошлись по своим комнатам, а поздно вечером продолжили разговор. И когда я напомнил, что на всех документах стоит его виза и, следовательно, нас могут обвинить в сговоре, он не на шутку испугался. Ему стало плохо с сердцем, он слёг и с трудом двигался. Потом попросил меня взять у него из портфеля лекарство. Я достал ампулу гекардина, положил на тумбочку и поставил рядом стакан с водой. Потом погасил свет и ушёл. Ночью мне не спалось, и утром я пораньше встал, чтобы проведать друга и ещё раз убедить его оставить всё дело на мне. Но я обнаружил Ларичева мёртвым. И уже собрался позвать администратора, как вдруг увидел на полу пустую ампулу, поднял её, машинально повертел в руках, пригляделся и обнаружил, что это был не гекардин, а ксенородон — препарат для морфийной блокады. Название было неразборчиво в темноте, и я его толком, конечно, не рассмотрел, да и не знал в тот момент, что он сердечникам противопоказан. Каким же образом он оказался в коробке с лекарствами? Меня поразила ужасная мысль: Ларичев специально попросил меня дать ему препарат. Решил, что раз от наказания ему всё равно не уйти, так пусть хоть вина целиком ляжет на меня, а он будет выглядеть жертвой. Тем более что я первый, на кого может пасть подозрение. Меня охватила паника. Я зачем-то схватил стакан, взял его бумаги из портфеля, спустился к себе и сжёг их в камине. Потом выбросил стакан в окно, но тут же сообразил, что этим только всё усугубил — на нём ведь должны были остаться отпечатки моих пальцев. Надо было их просто вытереть или совсем уничтожить стакан. Затем уселся в кресло и стал ждать, когда объявят о смерти Ларичева. За оставшееся время я немного успокоился, так как понял, что это конец. В министерстве, конечно, узнают о недостаче и догадаются, зачем Ларичев поехал в пансионат. Исправить что-либо было уже невозможно. На последнем допросе я увидел перед следователем свёрток со стаканом. Меня расспрашивали про ревизию в главке и про пепел в камине. Круг замыкался, и иного выхода у меня не было. Я выбрал сильное снотворное — ренофен. Это не больно. Простите меня. В какой-то момент я хотел признаться во всём следователю. Но не смог. Это не имело уже никакого смысла. Простите…»