– Это я и по телевизору вижу.

– Я не могу судить с этической точки зрения его проекты, связанные с эвтаназией и экспериментами над людьми. Но я могу оценить то, что он делает для нас.

Гречкин молчит. В воздухе висит вопрос: чем же всё-таки на самом деле занимается команда Певзнера.

– Ладно, – говорит Марк. – Это всё частности. А сейчас немного о главном. В далёком две тысячи первом году профессор кафедры теоретической физики Роберт Маллетт попытался получить грант под один весьма занятный проект. Он построил некий кольцеобразный канал и запустил по нему два пучка лазерного излучения в двух разных направлениях. То есть, конечно, построить он ничего не мог, потому что ему не выделили на это средств, да и технологии того времени не позволяли осуществить проект Маллетта.

Гречкин молча слушает. Марк умолкает, затем продолжает:

– Вычисления Маллетта показали, что в центре подобного кольца – спиралевидное закручивание метрики пространства-времени. Если интенсивность световых потоков достаточно высока, то по этой спирали можно путешествовать вспять по времени. И не только вспять.

Марк опять замолкает. Он ждёт от Гречкина какой-то реакции.

Гречкин усмехается:

– Вы строите машину времени?

– Да. Совершенно серьёзно. Более того, мы её уже построили.

– Но ещё Хокинг говорил о том, что путешествия во времени в обратном направлении невозможны.

– Хокинг ошибался. Он был великим учёным, но при этом сыном своего времени со всеми его заблуждениями и ошибками. Как великий врач Гален, который сделал в своих исследованиях несколько сотен ошибок, но всё равно продвинул медицину далеко вперёд. Самое смешное, что попытки построить машину Маллетта предпринимались ещё в двадцать первом веке. И одну из главных задач в то время сумели решить.

– Какую?

– Замедление света. Работоспособность машины Маллетта тем выше, чем медленнее в ней движется свет. Ещё в 2000 году группа учёных из Массачусетского технологического института снизила скорость света до одного метра в секунду, заставив его распространяться в сверххолодном бозе-эйнштейновском конденсате. Мы достигли большего, гораздо большего.

Помолчав, Марк продолжает:

– Мы научились останавливать свет. Почти останавливать. Мы снизили его скорость до одной тысячной метра в секунду. То есть до миллиметра в секунду. Знаешь, это даже интересно, наблюдать, как ползёт свет, как он медленно захватывает всё новые и новые территории. Это гипнотизирует. Ладно, сам увидишь.

– Вы занимаетесь этим проектом на Верхней Волжской?

– Откуда ты знаешь?

Гречкин понимает, что сглупил. В его голове за секунду проносится тысяча мыслей. Во-первых, он ставит под удар Майю: Марк может подумать, что это она рассказала Гречкину о лаборатории на Верхней Волжской. Во-вторых, оправдав Майю, он ставит под удар себя, потому что следить за девушкой нехорошо. И вот еще что: когда он смотрел через потолочное окно в комнату, где учёные рассматривали пластиковые чертежи, никто его не заметил. В то же время лаборатория должна хорошо охраняться. Значит, кто-то намеренно позволил ему наблюдать. Марк? Майя? Кто-то третий?

Значит, нужно идти ва-банк.

– Я знаю больше, чем тебе кажется, Марк. Майя тут, кстати, ни при чём, если ты сразу подумал о ней. Она нема как рыба.

– Так откуда же?

– Я заметил, что вы не всегда в лаборатории в урочные часы. Причём синхронно. И я проследил, где находится вторая лаборатория.

– Зачем?

– Потому что мне это было интересно. Информация в любом случае осталась в моей голове. Никому ни слова.

Марк кусает губы.

– Если ты проследил, значит, и другой может.

Это не Марк. Не Марк намеренно позволил ему наблюдать. Майя?

– Придётся прошерстить систему безопасности, не так ли?

Марк хмурится.

– Я думал, беседа будет проще.

– Я тоже. Но я, кажется, открыл тебе глаза на некоторые недочёты в работе лаборатории времени.

– Да. Кстати, именно так, она называется лабораторией времени. В любом случае, я хотел тебе рассказать ещё некоторые вещи. С остальным ты познакомишься самостоятельно.

– У меня вопрос.

– Да?

– Почему вы пользуетесь пластиковыми чертежами?

Марк смеётся:

– Ту коробку намеренно оставили открытой, чтобы ты мог заглянуть.

Гречкин не говорит о том, что видел чертежи ещё и через окно на Верхней Волжской.

– …потому что они более безопасны. Информацию на электронных носителях легче потерять. В архивы мы пока пластиковые чертежи не сдаём, кроме основного архива в Нижней Москве, но копии делаем. А сами ими пользуемся иногда – когда это удобнее, чем рассматривать трёхмерную схему.

Гречкин кивает.

Марк поднимается.

– Ну что, Вася. Ты принят. Почти. Осталось подписать ряд документов и рассказать мне, зачем ты полез на крышу лаборатории времени и разглядывал нас в окно.

Значит, это всё-таки Марк. Хитрая бестия.

Майя встречает Гречкина у дверей лаборатории.

– Всё?

– Всё. Зачем вчера пугала насчёт экзамена?

– Чтобы не расслаблялся.

Говорить о лаборатории здесь нельзя. Можно в кабинете Певзнера, можно в самой лаборатории времени. На улице – ни слова.

Они вызывают такси и направляются на Верхнюю Волжскую.

– Ты давно в этом участвуешь?

– С тех пор как отец начал финансировать проект.

– Сколько это времени?

– Два года – с первого дня работы в лаборатории анабиоза.

– Ты же не инженер?

– Я историк. Историк тоже нужен, очень даже.

– Историк-японовед?

– Ты правда думаешь, что японоведов учат только истории Японии? У меня довольно широкая специализация. И японский – не единственный язык, который я знаю.

Она улыбается.

В дороге Гречкин пытается сориентироваться. Через некоторое время он с трудом узнаёт Верхнюю Волжскую: он бывал тут всего один раз – когда следил за Майей. Такси высаживает их у знакомых дверей. Майя прикладывает палец к дактилоскопическому идентификатору. Дверь открывается, они попадают в предбанник. На табло перед внутренней дверью возникает надпись:

«Объект 1. Майя Варшавская. Доступ разрешён».

Тут установлен полноценный человеческий сканер. Вторая строка:

«Объект 2. Василий Гречкин. Доступ запрещён».

Все без исключения жители планеты Земля есть в общей базе данных. Сканер просто сравнивает полученный при сканировании результат с образцом из базы.