ПРОКУРОР. Вы видели, кто стрелял?

СВИДЕТЕЛЬ. Поначалу нет. Было очень темно, увиденное меня потрясло, я решил, что тут бродит какой-то сумасшедший — кому еще придет в голову стрелять в беззащитного ребенка? Тут я заметил фигуру неподалеку, человек держал в руке револьвер, который еще дымился. На моих глазах он застонал и упал на колени. Потом, потеряв сознание, растянулся на земле.

ПРОКУРОР. Вы сейчас видите этого человека?

СВИДЕТЕЛЬ. Да. Вот он передо мной, на скамье подсудимых.

По залу снова пронесся ропот, всем зрителям, как и мне, стало ясно: эти показания — самые губительные. Сидевший рядом Лестрейд притих и поджал губы — я понял, что его вера в Холмса, принесшая ему столько пользы, изрядно пошатнулась. А что же я? Признаюсь, я был в смятении. По идее невозможно было представить, что мой друг убил ту самую девочку, с которой больше всего хотел поговорить, — ведь была вероятность, что Салли Диксон узнала от своего брата нечто, способное привести нас к «Дому шелка». Кстати, очень интересно было бы узнать, что она вообще делала на Коппергейт-сквер. Может, ее поймали и держали под замком еще до того, как к нам пришел Гендерсон? А он просто заманил нас в ловушку, предполагая завершить дело именно таким образом? Такое объяснение казалось мне единственно логичным. В то же время я вспомнил не раз слышанные слова Холмса: отбрось невозможное, и что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, будет правдой. Можно отбросить показания Исайи Крира — такого человека ничего не стоит подкупить, он скажет все, что от него потребуют. Но совершенно невозможно или по меньшей мере абсурдно полагать, что видный врач из Глазго, старший полицейский чин из Скотленд-Ярда и сын графа Блэкуотерского, представитель английской аристократии, собрались вместе, чтобы без видимой причины сфабриковать показания и обвинить в преступлении человека, которого они никогда прежде не видели. Именно перед таким выбором я оказался. Либо все четверо лгут, либо Холмс под воздействием опиума действительно совершил жуткое преступление.

Но судью подобные сомнения не терзали. Выслушав показания, он попросил книгу обвинений, занес туда имя и адрес Холмса, возраст и само выдвинутое против него обвинение. Сюда же были вписаны имена и адреса прокурора и его свидетелей, а также перечень вещей, найденных у заключенного. (Он включал в себя пару очков-пенсне, моток бечевки, кольцо с печаткой, изображавшей герб герцога Кассель-Фельштинского, два окурка, завернутых в страницу из лондонской «Корн серкулар», пипетку, несколько греческих монет и кусочек берилла. По сей день мне интересно, что обо всем этом подумали власти.) Холмсу, за все время слушания не произнесшему ни слова, было сказано, что он останется под стражей до решения коронерского суда, который состоится в начале следующей недели. А потом начнется судебный процесс. На этом слушание было закрыто. Мировой судья торопился — ему предстояло рассмотреть еще несколько дел, а за окном уже начинало темнеть. Я смотрел, как Холмса выводят из зала суда.

— Идемте, Ватсон! — сказал Лестрейд. — Живее, у нас мало времени.

Я вышел за ним из зала, спустился на один лестничный пролет и попал в подвальный этаж. Комфортом там и не пахло, даже стены были выкрашены в зловещий цвет, изрядно облупились и имели убогий вид. Возможно, этаж был спроектирован специально для заключенных, мужчин и женщин, которым пришлось распрощаться с обычным миром наверху. Лестрейд, естественно, здесь бывал. Он быстро провел меня по коридору, и мы оказались в вытянутой комнате, выложенной белым кафелем, с одним окном и скамьей, которая тянулась по всей длине помещения. Скамью делили деревянные перегородки, и, сидя здесь, ты был изолирован и не мог общаться с теми, кто сидел по другую сторону. Я сразу понял — это был тюремный зал ожидания. Возможно, здесь до слушания держали Холмса.

Едва мы вошли, у двери возникло какое-то движение — и в сопровождении человека в форме появился Холмс. Я бросился к нему и даже был готов его обнять, но сдержался — для него это было бы еще одним звеном в цепи испытанных им унижений. Но когда я обратился к нему, голос мой предательски задрожал:

— Холмс! У меня просто нет слов. Несправедливый арест, такое обращение с вами… просто не укладывается в голове.

— Да, все это чрезвычайно интересно, — откликнулся он. — Здравствуйте, Лестрейд. Забавно развиваются события, да? Что вы об этом скажете?

— Не знаю, что и думать, господин Холмс, — пробормотал Лестрейд.

— Ну, к этому нам не привыкать. Наш друг Гендерсон устроил нам хорошенькую свистопляску, а, Ватсон? Не будем забывать, что чего-то подобного я и ожидал, будем считать, что Гендерсон сослужил нам добрую службу. Я и раньше подозревал, что мы натолкнулись на заговор, который не ограничивается убийством в гостиничном номере. Теперь я в этом уверен.

— Какой толк от этой уверенности, если вас посадят в тюрьму и нанесут разрушительный удар по репутации? — ответил я.

— Думаю, моя репутация сама о себе позаботится, — сказал Холмс. — Если меня повесят, Ватсон, вам придется убедить ваших читателей, что произошло большое недоразумение.

— Вы, конечно, можете шутить, господин Холмс, — вмешался Лестрейд с досадой в голосе. — Но хочу вас предупредить — у нас очень мало времени. А улики против вас, если говорить прямо, неопровержимые.

— Что думаете о свидетелях, Ватсон?

— Не знаю, Холмс, что сказать. Друг друга они, судя по всему, не знают. Родом из совершенно разных мест. И в то же время дают одну и ту же картину происшедшего.

— Надеюсь, мое слово для вас значит больше, чем слово нашего друга Исайи Крира?

— Естественно.

— Тогда знайте: то, что я рассказал инспектору Гарриману, полностью соответствует действительности. При входе в курильню опиума меня встретил Крир — как нового клиента, скажем так, радушно, но не без осторожности. На матрацах в полузабытьи — или делая вид — лежали четверо, один из них действительно был лорд Хорас Блэкуотер, хотя, конечно, тогда я его не знал. Я дал понять, что пришел за четырехпенсовой порцией радости, и Крир предложил пройти в его кабинет и там с ним расплатиться. Чтобы не вызывать подозрений, я согласился, но едва переступил порог комнаты, как на меня набросились двое, схватили за шею, связали руки.

Одного из них, Ватсон, мы знаем. Гендерсон, собственной персоной! Другой был бритоголовый, с плечами и бицепсами борца, настоящий силач. Я не мог и шевельнуться. «Очень неразумно, господин Холмс, встревать в дела, которые вас не касаются, и неразумно полагать, что вы можете тягаться с людьми, которые куда сильнее вас», — сказал Гендерсон или что-то в этом роде. В это же время ко мне подошел Крир, в руке его был стаканчик с отвратительно пахнувшей жидкостью. Это было какое-то дурманящее зелье, и его влили мне между губ, я ничего не мог поделать — трое против одного. Вытащить оружие я не мог. Средство подействовало почти немедленно. Комната поплыла перед глазами, ноги совершенно обмякли. Эти трое отпустили меня — и я рухнул на пол.

— Мерзавцы! — вскричал я.

— А дальше? — спросил Лестрейд.