– Шовинизм какой-то.

– Оль, никакого шовинизма. Я не буду разводить сопли насчет того, что убийство, дескать, противоречит женской природе – вспомним о миллионах абортов, и о том, что женщины более жестоки по своей сути, просто умело это скрывают, тронь, например, их потомство – и увидишь, что я прав. Так что дело не в ханжеском словоблудии. Дело в том, что женщины более эмоциональны и эту работу часто воспринимают как нечто личное, а это ошибка.

– А сам-то?

– Все мы живые люди. Иногда получаешь заказ и понимаешь, что если выполнишь его, то сам себя не простишь. Мы обычно абстрагируемся от эмоций: есть заказ, нужно делать, никаких рассуждений, только цель. Работа творческая, кстати. Не всем нужен фактический труп, иногда надо инсценировать несчастный случай, суицид либо внезапную смерть по неизвестным причинам. А это не так просто, необходимо все продумать и осуществить с минимальными неудобствами для цели.

– В смысле?!

– Оль, жертва не должна мучиться, разве что мучения – часть заказа, берутся за подобное считаные люди. Остальные так не работают. Раз уж человек должен умереть до срока по чужой прихоти, он не должен этого осознавать.

– Дичь какая-то…

– Оля, так было всегда. То есть во все времена. Сейчас мы хотя бы систематизировали этот процесс, собрали нечто вроде профсоюза, определили правила, обязали всех их выполнять, и расширение профсоюза идет только по правилам. Любой, кто пытается работать вне нашей системы и наших правил – труп, на него сразу объявляется охота. Да, это звучит ужасно, я понимаю. Но, девочки мои дорогие, такова изнанка мира, его теневая часть. Вам лучше этого не знать, но вы оказались замешаны в данное дело. И я думаю: со смертью Алены все закончилось, или придет еще кто-то? Потому что убирать меня официально не за что.

– Как же…

– Оль, я нарушил правила, конечно, только никто не знает об этом. А причину я тебе объяснил. Может, мне не надо было обзаводиться друзьями, чтобы не допускать эмоций, но как долго я удержался бы и не превратился в полного психа? Бывали случаи, когда нам самим приходилось убирать коллегу, слетевшего с нарезки.

– А тебя-то за что сейчас?..

Мирон помолчал, задумавшись.

– Оль, я не знаю. Обычно у нас так дела не делаются. Если кто-то макает рога в маргарин, его дело разбирают. Нет, мы редко встречаемся, есть способ разобрать дело и без встречи. Но решение, которое выносится, как правило, доводится до ведома заинтересованных сторон. Исключением является только один момент – когда кто-то идет вразнос и начинает крошить направо-налево или же валит заказчика, причем без уважительной причины. Заказчик – это святое, его устранять разрешается, только если он кинул исполнителя с оплатой либо попытался его убить. Если исполнитель завалил заказчика просто из-за плохого настроения, тогда на него объявляется охота.

– Так на тебя объявлена охота?

– В том-то и дело, что нет. Если бы охота была объявлена, меня уже убили бы. Как правило, больше двух суток такая дичь не бегает. А убирать меня по другим нарушениям повода нет. Что я взял последний заказ, никто не знал. А благодаря вам уже никто и не узнает. Я склонен думать, что это нападение было инициативой Алены, причина известна, но раз ее вы убрали, то и попыток больше не будет. А если дело не в одной Алене, то я понятия не имею, что происходит. Мне нужно возвращаться.

– Мирон, куда возвращаться? У тебя пока все кишки наружу. Если ты станешь скакать, как горный козел, тебе уже и Семеныч не поможет. Прошло всего ничего, куда тебе подвиги совершать.

– Знаю. А делать-то что? Диспетчер нужен, я должен быть на месте. Кто-то послал человека, чтобы меня убрать, и я хочу выяснить, кто это был. Вряд ли Алена, она так не работает.

– Я принесу сюда ноут и телефон. Работай отсюда.

– Это не решит проблему, Оль.

– Но приблизит к решению. Эти неприятности – твои, а не Линины или мои. Давай мыслить конструктивно. Тот парень хотел занять твое место. То есть он знал, кто ты, где бываешь и что ты будешь в этом доме, тоже знал, он тебя там ждал. Где тебя найти, ему сказала некая женщина. Алена знала, кто ты и где живешь? Кто еще знает? Можно это делать по вашим правилам?

– Алена знала, да. И меня знает Совет. Мы с коллегами не слишком близки, для них я – просто голос в трубке. И сместить меня так… Нет, там процедура другая. Меня пытались убрать, и, как я уже сказал, это либо Алена, и тогда все закончилось, либо это делается по причине, которой я не знаю, как не знаю и заказчика. Лина, ты лицо первого нападавшего рассмотрела, нарисовать сможешь?

Я киваю. Конечно, смогу. Вот прямо сейчас ручкой в блокноте…

– Так, понятно. – Мирон рассматривает рисунок. – Оль, что он сказал?

– Немного. У него башка была проломлена. Сказал только, что твой дом ему показали днем, он тебя ждал.

– Кто показал?

– Я же говорила – женщина. Он сказал, что хотел уйти на покой – просто сидеть на заказах. Похоже, не врал.

– Значит, Алена действовала не одна. Видимо, сначала решила убрать меня чужими руками, а когда киллера убили, занялась сама. Это не вполне в ее стиле, она всегда работает одна, но она понимала, что бывает за беспричинное убийство Диспетчера, вот и предпочла чужими руками все провернуть.

Мирон снова задумался. Я тоже прикидываю варианты – а много ли этих деятелей знает в лицо Мирона как коллегу? Я так понимаю, раз чаи они вместе не гоняют и стараются держаться подальше друг от друга, то в лицо друг друга могут не знать. Было бы ужасно глупо, если бы все всех знали. Мало ли кто спросит. Надо это уточнить.

– Законный вопрос. – Мирон улыбается. – Нет, я знаю не многих, и сам внешность меняю достаточно часто, по мере необходимости, так что опознать меня визуально непросто. Выйду отсюда – и снова на переделку, пора уже. Так что – нет, меня как Диспетчера знает Совет – те, кто всегда в курсе, кто Диспетчер, а с коллегами по работе я не пересекаюсь, мне известны только клички и канал связи. Ну и профессиональные навыки. Кто специализируется по несчастным случаям, кто виртуоз в стрельбе и так далее.

О боже! У них есть Совет и профессиональные направления.

Я ничего не хочу слышать. Чем больше узнаю, тем глубже я погружаюсь в темный вязкий кошмар.

– Если вчерашняя девица уже не может навредить, то и беспокоиться не о чем.

– Думаю, да. Видимо, она с этим дураком спала и надеялась использовать его и убрать. А когда дело не выгорело, пришла сама. Довериться кому-то не в ее характере, так же, как и просить выполнить работу, которую сама может сделать, причем с немалым удовольствием: выследить Лину, через нее выйти на меня, убить меня во сне, а Лину похитить и пытать до смерти. Ну, или убить на месте голыми руками. Вот это ей было интересно, этого она хотела и не собиралась лишить себя такого удовольствия.

О господи. Значит, меня не зря совсем не мучает совесть. Это чудовище какое-то! А ведь она мне сразу не понравилась! Я тогда думала, что из-за тонны косметики, но сейчас понимаю, что из-за всего: эти ее текучие движения, насмешливый прищур, голос… Убийцы сыплются на меня, как метеоритный дождь. И я боюсь, что один из этих метеоритов не сгорит в атмосфере и не промахнется. А я только вошла во вкус, жить как хочется, даром что скитаюсь по чужим углам.